В груди у меня словно запрыгала ледяная лягушка.
Я тут же представил себе большой дом с комнатами, сдающимися
внаем, его темные коридоры, приветливую миссис Гутиеррес и милую Фанни.
Лягушка в груди затрепыхалась еще сильнее.
— Не говорите так, — сказал я.
— А где другой список, с убийцами? Там тоже вся
торговая палата? Я покачал головой.
— Боитесь показать его мне, потому что я и сам из
них, — — усмехнулся Крамли.
Я вынул из кармана второй лист, взглянул на него и разорвал.
— Где у вас мусорная корзина? — спросил я.
* * *
Пока мы разговаривали, на улице напротив владений Крамли
появился туман. Он немного помедлил, словно искал меня, а потом, подтверждая
мои параноидальные подозрения, проник в сад, накрыл его, словно одеялом,
притушил рождественские огни на апельсиновых и лимонных деревьях и окутал
цветы, так что им пришлось закрыть чашечки.
Как он посмел сюда явиться? — возмутился я. Как
все, — ответил Крамли.
* * *
— Que? Это Чокнутый?
— Si, миссис Гутиеррес.
— Я звоню в офис?
— Si, миссис Гутиеррес.
— Фанни зовет вас с балкона.
— Я слышу, миссис Гутиеррес.
Далеко отсюда, в солнечном уголке, там, где не бывает ни
мороси, ни тумана, ни дождя и прибой не выбрасывает на берег незваных гостей, в
многоквартирном доме, где комнаты сдавались внаем, словно пение сирены,
раздавалось сопрано Фанни.
— Скажи ему, — услышал я, как она пропела, —
скажи, у меня есть новая запись «Волшебной флейты» Моцарта!
— Она говорит…
— Я слышу ее, миссис Гутиеррес. Передайте ей — слава
Богу, это благостная музыка.
— Она хочет, чтобы вы ее навестили, соскучилась,
говорит, надеется, вы простили ее, так сказала. За что? — силился я
вспомнить.
— Говорит…
Голос Фанни парил в теплом чистом воздухе.
— Скажи, пусть приходит, но никого с собой не приводит.
Эти слова нокаутировали меня. Призраки некогда съеденного
мороженого зашевелились и подняли головы у меня в крови. Разве я когда-нибудь
приходил к ней не один? Я задумался. Интересно, кого, по ее мнению, я могу
привести к ней без приглашения?
И тут я понял.
Халат, что по ночам висит у меня на двери. Пусть там и
висит. Канарейки на продажу. Нечего тащить к Фанни их опустевшие клетки.
Львиная клетка в канале. Не кати ее перед собой по улицам. Призрак Оперы. Не
сдирай его с серебряного экрана, не прячь в карман. Не надо.
«Господи, Фанни, — подумал я. — Неужели туман
дополз и до тебя? Неужели добрался до вашего дома? Неужели дождь коснулся твоих
дверей?»
Я так громко закричал в телефон, что, наверно, Фанни
услышала меня этажом ниже.
— Передайте ей, миссис Гутиеррес, я приду один. Один.
Но скажите, что я не знаю, смогу ли прийти. У меня денег нет даже на трамвай.
Может быть, я приду завтра…
— Фанни говорит — если придете, она денег даст.
— Здорово! Но пока в карманах пусто. И тут я вдруг
увидел, что дорогу переходит почтальон и кладет конверт в мой почтовый ящик.
— Не вешайте трубку! — завопил я и побежал. Письмо
было из Нью-Йорка, в конверте лежал чек на тридцать долларов за рассказ,
который я только что продал в журнал «Странные истории» (рассказ про человека,
который боялся ветра, а тот преследовал его повсюду, от самых Гималаев, и
теперь по ночам сотрясал его дом, жаждал забрать его душу).
Бегом я вернулся к телефону и закричал:
— Я иду в банк, если получу деньги, вечером приеду!
Фанни передали мои слова, и прежде, чем наша посредница
повесила трубку, Фанни пропела три такта «Арии с колокольчиками» из «Лакме».
Я бросился в банк.
«Кладбищенский туман! — думал я. — Не вздумай
пролезть передо мной в трамвай, когда я поеду к Фанни!»
* * *
Если пирс был большим «Титаником», плывущим ночью навстречу
айсбергу, в то время как пассажиры переставляли стулья на его палубе, а кто-то
пел: «Я все ближе к тебе, о Господи!» — и норовил при этом ударить по
взрывателю с тротилом…
…то дом с комнатами, сдающимися внаем, на углу Темпла и
улицы Фигуэроя, со всеми своими занавесками, жильцами, с нижним бельем,
сохнущим на веревках почти во всех окнах, со стиральными машинами, крутящимися
как безумные в прачечной на заднем дворе, с запахом мексиканских лепешек и
закусок из соленого мяса, пропитавшим все коридоры, — этот многоквартирный
дом просто безмятежно плавал посреди пригорода Лос-Анджелеса.
Сам по себе это был маленький остров Эллис
[80]
,
плывущий без руля и без ветрил, населенный людьми из шестнадцати стран.
Субботними вечерами на верхних этажах устраивались праздники энчилады
[81]
и в коридорах танцевали конгу
[82]
, но в
будние дни все двери были закрыты. Люди уходили к себе рано, они работали в
центре города на складах готового платья, в дешевых магазинах или в долине на
предприятиях, оставшихся от оборонной промышленности, или продавали дешевую
бижутерию на Олвера-стрит.
О самом доме никто не заботился. Хозяйка миссис О'Брайен
старалась появляться здесь как можно реже она панически боялась карманников и
свято берегла свое семидесятидвухлетнее целомудрие. Если кто и опекал дом, то
это Фанни Флорианна, только она умела со своего балкона на втором этаже, словно
с балкона оперного театра, так нежно пропеть свои распоряжения, что даже
мальчишки в бильярдной через дорогу переставали галдеть и задираться, словно
петухи или голуби, подходили к балкону с киями в руках, махали ими и кричали ей
«Ole!».
На первом этаже жили трое китайцев, ну и, конечно,
вездесущие чикано
[83]
, на третьем — японский джентльмен и шесть
молодых людей из Мехико-Сити, у которых был один белый, как мороженое, костюм
на всех, и они по очереди щеголяли в нем раз в неделю по вечерам Там же жили
несколько португальцев, ночной сторож с Гаити, два торговца с Филиппин и еще
несколько чикано. На последнем этаже жила миссис Гутиеррес — обладательница
единственного в доме телефона.