– К сожалению, – проговорил угрюмый, омерзительно
щурясь, – вынуждены одолжить у тебя и дамочку. На некоторое время.
– Ах да, совсем было запамятовал. – Бек де Корбен опять
ощерился. – И впрямь нужна нам эта невеста. Сам понимаешь, рыцарь,
безлюдье, одиночество… Уж и забыл, как голая баба выглядит.
– А я вот не могу забыть, – сказал
самострельщик. – Кажную ночь, как только глаза прикрою, так и вижу.
Вероятно, я, сам того не ведая, улыбнулся, потому что Бек де
Корбен резким движением сунул мне рогатину к лицу, а самострельщик быстро
поднес оружие к щеке.
– Нет, – вдруг сказала Бранвен. – Нет, не надо. Я
взглянул на нее. Она постепенно бледнела, начиная с
подбородка к губам. Но голос был по-прежнему спокойный,
холодный, сдержанный.
– Не надо. Не хочу, чтобы ты погиб из-за меня, рыцарь. Да
еще мне и синяков наставят, и одежду испоганят. В конце концов, что тут особенного…
Не так уж много они и требуют.
Я удивился не больше, чем разбойники. Можно было догадаться
раньше. То, что я принимал за холод, сдержанность, непоколебимое спокойствие,
было попросту отрешенностью. Мне такое было знакомо.
– Брось им свои тюки, – продолжала Бранвен, еще сильней
бледнея. – И поезжай. Пожалуйста. В нескольких стае отсюда, на развилке,
стоит крест. Дождешься там. Думаю, долго это не протянется.
– Не кажный день встречаешь таких рассудительных
дамочек, – сказал Бек де Корбен, опуская рогатину.
– Не смотри на меня так, – шепнула Бранвен. Несомненно,
что-то наверняка было в моем лице, а ведь мне казалось, что я неплохо владею
собой.
Я отвел руку назад, прикидываясь, будто развязываю ремень
вьюков, незаметно вынул правую ногу из стремени. Хватанул коня шпорой и двинул
Бека де Корбена в морду так, что он отлетел назад, балансируя рогатиной, словно
плясун на канате. Вытягивая меч, я наклонил голову, и нацеленная в мое горло
стрела звякнула по чаше шлема и соскользнула. Я ударил угрюмого сверху хорошим
классическим синистром, а прыжок коня позволил легче вырвать клинок из его
черепа. Все вовсе не так уж и трудно, если знаешь, как это делается.
Если б Бек де Корбен хотел, он вполне мог удрать в дюны. Но
он не хотел. Он думал, что, прежде чем я успею завернуть коня, он сможет
всадить мне рогатину в спину. ин ошибался.
Я с размаху хлобыстнул его по рукам, вцепившимся в древко, и
еще раз – по животу. Хотел-то я ниже, но не получилось. Идеальных людей не
бывает.
Самострельщик тоже оказался не из трусливых: вместо того
чтобы убежать, он снова натянул тетиву и попробовал прицелиться. Сдержав коня,
я ухватил меч посередине клинка и метнул. Нормально! ин упал, да так удачно,
что не пришлось спешиваться, чтобы подобрать оружие.
Бранвен, склонив голову к конской гриве, плакала, давилась
слезами. Я не проронил ни слова, не пошевелился. Понятия не имею, что надо
делать, когда женщина плачет. идин бард, с которым я познакомился в Динасе, в
Гвинедде, утверждал, что в этом случае правильнее всего – тоже расплакаться. Не
знаю, то ли он шутил, то ли говорил серьезно.
Я старательно протер клинок. У меня под седлом всегда есть
тряпица, чтобы протирать меч в подобных случаях. Пока протираешь клинок, руки
успокаиваются.
Бек де Корбен хрипел, стонал и всячески старался умереть.
Можно было слезть с коня и добить его, но я чувствовал себя не лучшим образом.
Да и ему не очень-то сочувствовал. Жизнь – жестокая штука. Мне, сколько я себя
помню, тоже никто не сочувствовал. Во всяком случае, так мне казалось.
Я снял шлем, кольчужный наголовник и шапочку. Совершенно
мокрую. Черт побери, я вспотел как мышь в родильной горячке. Чувствовал себя
отвратно. Веки словно свинцом налиты, плечи и локти начинали ныть и болезненно
неметь. Плач Бранвен доходил до меня как сквозь стену из бревен, щели между
которыми плотно прошпаклеваны мхом. В голове билась и звенела тупая,
перекатывающаяся боль.
Как я попал на эти дюны? иткуда прибыл и куда направляюсь?
Бранвен… Я где-то уже слышал это имя. Но не мог… никак не мог вспомнить где…
идеревеневшими пальцами я дотронулся до утолщения на голове,
до старого шрама, оставшегося после того страшного удара, который рассадил мне
череп и вдавил в него прогнувшиеся края разрубленного шлема.
Неудивительно, подумал я, что при такой штуковине на голове
я порой ощущаю страшную пустоту в мозгу. Неудивительно, что черный коридор моих
снов, где-то далеко оканчивающийся едва уловимым мутноватым светом, ухитряется
вести меня и наяву.
Хлюпанье носом и покашливание Бранвен дали мне понять, что
все кончилось. В горле першило.
– Едем? – спросил я намеренно сухо и твердо, чтобы
прикрыть слабость.
– Да, – ответила она так же сухо. Протерла глаза
тыльной стороной ладони. – Рыцарь?
– Слушаю тебя, госпожа.
– Ты презираешь меня, верно?
– Неверно.
ина резко отвернулась, направила лошадь по тропке меж
холмов, к скалам. Я последовал за ней. Чувствовал я себя отвратно.
И ощущал запах яблок.
Я не люблю запертых ворот, опущенных решеток, поднятых
разводных мостов. Не люблю стоять дурень дурнем перед смердящим рвом. Ненавижу
надрывать глотку, отвечая невнятно кричащим из-за частокола и амбразур кнехтам,
не понимая, то ли они меня кроют непотребными словами, то ли насмехаются, то ли
спрашивают, как зовут.
Я ненавижу сообщать имя, когда мне не хочется его сообщать.
На этот раз все устроилось как нельзя лучше: ворота были
открыты, решетка поднята, а опирающиеся на алебарды кнехты не шибко усердны.
Еще лучше было то, что человек в бархате, встретивший нас во дворе,
поздоровался с Бранвен и удовольствовался несколькими ее словами, меня ни о чем
спрашивать не стал. Он галантно подал Бранвен руку и придержал стремя, галантно
отвел взгляд, когда, слезая, она показала из-под юбки лодыжку и колено,
галантно дал понять, что нам надлежит проследовать за ним.
Замок был ужасающе мрачен и пуст. Словно вымер. Было
холодно, а черные, давно погасшие камины делали, казалось, тьму еще мрачнее. Мы
ждали, я и Бранвен, в огромной холодной зале, среди косых полос света, падающих
сквозь стрельчатые окна. Ждали недолго. Скрипнули низкие двери.
Сейчас, подумал я, а мысль взметнулась под черепом белым
холодным пламенем, являя на мгновение длинную, бесконечную глубь черного
коридора. Сейчас, подумал я. Сейчас она войдет.
Она вошла. Изольда.