13. Ошибка доктора
За два дня до Нового года, в среду, мне и Андрею вновь предстояло встретиться на квартире Аристократа.
Когда я вошел в приемную, часы показывали без четверти три. Андрея еще не было. Наперсток объявила:
– У доктора клиент. – И шепотком добавила: – Карл Фридрихович очень вас ждал. Он так взволнован.
Что могло взволновать доктора? Уж не нагрянула ли какая-нибудь беда? В последнее время неудачи так и подстерегают нас.
За несколько минут до ухода последнего клиента пожаловал Андрей. Мы некоторое время пробыли вдвоем в приемной, и он успел сунуть мне в руку аккуратно сложенную бумажку.
– Молодчага Пейпер. Это его, об авиации. Здорово, я тебе скажу. Решетов пальчики оближет.
Я взял бумажку.
– Ты что, не хочешь сам идти к Геннадию?
Андрей признался, что не имеет особого желания.
– Ну что ж, выручу друга.
Я спрятал бумажку в карман и стал просматривать газеты.
Не успел последний клиент переступить порог парадной двери, как в приемную вбежал Карл Фридрихович Франкенберг.
– Здравствуйте, здравствуйте, – приветствовал он нас, пожимая руки. – Заходите. Тут одно неотложное дело. Прощу за мной.
Наперсток была права. Карл Фридрихович выглядел взволнованным, взбудораженным.
Он подвел нас к книжному шкафу, протянул вперед руку и спросил:
– Видите?
Я и Андрей кивнули.
– Что это такое?
– По всем данным, – портативная пишущая машинка в твердом футляре, – ответил я шутливо.
– А почему внутри у нее что-то тикает? – подала голос из-за спины Карла Фридриховича Наперсток.
– Как это тикает? – удивился Андрей.
– А так, послушайте сами! – посоветовала Наперсток.
– Это ваша? – спросил я доктора.
Тот отрицательно покачал головой и сказал, что машинку эту принес и оставил здесь человек, которого мы зовем Дункелем.
Я сделал шаг, подошел к шкафу, взял футляр за ручку и приподнял. Он весил по крайней мере килограммов восемь-девять. Ухо, приложенное к самой стенке футляра, уловило едва слышное тиканье.
– Поставь на место! – сказал Андрей.
Я опустил машинку на пол, хотел открыть застежку, но она была заперта и не поддалась. Голубенькая кнопочка, ясно видимая ниже замочной щелки, привлекла мое внимание. Должно быть, с ее помощью освобождался затвор, но инстинкт самосохранения предостерег меня от эксперимента. А вдруг…
– Вы говорите, что это оставил Дункель? Как это произошло? – спросил я.
– Сейчас об этом говорить не время, – прервал меня Андрей. – Там внутри работает часовой механизм. У вас есть погреб? – спросил он доктора.
– Да, во дворе, под сараем.
– Проводи меня туда, – обратился Андрей к Наперстку, взял машинку и вышел за девушкой.
Я последовал за ними.
У входа в погреб Андрей скомандовал:
– Ступайте обратно в дом. Я сам.
Побледневшая Женя тихо произнесла:
– Как же так… один.
Я ничего не ответил. Мы прошли на застекленную веранду, где уже стоял в накинутом на плечи пальто Кард Фридрихович. Он не задал нам ни единого вопроса я лишь взглянул почему-то на часы.
В глубоком молчании, устремив напряженные взгляды в черный провал погреба, мы застыли на месте. Слова были не нужны. Да и какие слова способны занять в такую минуту человека!
Трудно представить себе состояние, охватившее каждого из нас. Мы не были объяты страхом. О себе, по крайней мере, я не думал, как не думали и Карл Фридрихович, и Наперсток. Мы думали об Андрее и торопили время.
Торопили мыслью, торопили учащенным биением сердца.
Миновала, кажется, вечность, прежде чем Андрей выбрался из погреба. В руке у него была все та же машинка. Не видя нас, он поставил ее на дорожку, вынул платок и старательно вытер лицо.
– Теперь не страшно, пусть стоит, пригодится еще, – сказал он нам уже в доме. – Эта кнопочка выключает механизм.
Все облегченно вздохнули. Теперь можно было спокойно сесть за стол и дать волю словам.
– Рассказывайте, – потребовал у доктора Андрей.
– Видит бог, – начал Карл Фридрихович, – я был уверен, что тот, кого вы зовете Дункелем, не узнал меня при встрече. Я ошибся. Он узнал. Более того, моя скромная персона заинтересовала его. Он возымел намерение повидаться и побеседовать со мной. И лучшим свидетельством этого может служить данный презент.
– Но как это произошло? Где были вы?
– Я? – переспросил Карл Фридрихович.
– Минутку! – вмешался Андрей. – А что, если нам начать все с того, с чего началось, чтобы не возвращаться.
Никто не возразил. Слово получила Наперсток. Она рассказала, что впустила Дункеля в приемную, и он занял очередь третьим, после одного русского и Пейпера. Согласно правилам, новых пациентов полагается регистрировать. Женя спросила у новичка его имя, отчество и фамилию, чтобы сделать запись в книге. Дункель отнесся к этой формальности без восторга и осведомился: "Это обязательно?" Наперсток ответила, что учет больных ведется не ради любопытства, а по приказу коменданта города. Тогда Дункель назвал себя Помазиным Кириллом Спиридоновичем. Пока она записывала в книгу сведения и ходила докладывать Карлу Фридриховичу, Дункель завел разговор с Пейпером и говорил с ним по-немецки.
– Вот и все, – подвела итог Наперсток. Она оперлась локтями о стол, положила подбородок на ладошки и уставилась любопытным взглядом на заговорившего доктора.
– Я, честно говоря, поначалу растерялся, – признался Карл Фридрихович.
– Во-первых, я был уверен, что он не узнал меня, а во-вторых, никак не ожидал его визита Явиться в дом, да еще вот с этой штучкой в футляре – довольно смелое предприятие. И главное, с места в карьер заявил, "Мне очень знакомо ваше лицо. Не кажется ли вам, что мы где-то виделись?" Мобилизовав весь запас храбрости, я внимательно и довольно пристально всмотрелся в его лицо и ответил неопределенно: "Вполне возможно Я старый врач, с большой практикой и приличным стажем работы в разных городах и больницах. Через мои руки прошли, слава богу, десятки тысяч больных. Разве всех запомнишь?" Помазин поинтересовался, в каких городах мне приходилось работать. Я перечислил. Назвал и хутор Михайловский. Он на это никак не реагировал, но подчеркнул еще раз, что мое лицо кажется ему очень и очень знакомым. "Вполне возможно, мы виделись где-либо", – заметил я и спросил, в свою очередь, какие недуги привели его ко мне. Оказалось, что его тревожат частые тупые боли в области сердца и левого легкого и острая ломота в левом предплечье.