Мне от души было жаль друга. Своим предостережением я убил все радостное, что еще теплилось в нем, и в то же время осознавал правоту совершенного. Увлекшись, Дима мог допустить опрометчивый шаг, последствия которого легли бы страшным бременем и на все дело, и на него самого.
– Значит, отойти мне? – глухо выговорил Дим-Димыч.
В тоне, которым он произнес эти слова, была еще какая-то надежда на мою сговорчивость.
– Да, – отсек я одним словом.
Он сидел, чуть сгорбившись и опустив голову. Еще несколько минут назад, рассказывая о преследовании «эмки», друг мой смеялся, шутил, а теперь поблек. Я встал, подошел к нему и обнял за плечи.
– Терпенье, Димка!
– А ты думаешь, я еще не натерпелся, – невесело усмехнулся он. – Или норма установлена выше?
– Выше, – в тон ему ответил я.
Мы еще долго сидели и говорили, но уже не о деле, а о всякой всячине.
Дим-Димыч никак не входил в свое обычное настроение и, только когда неожиданно вернулся к воспоминаниям о поездке в Москву, оживился, стал хвалить Плавского, мол, умен, сообразителен, быстр в решениях, горяч. Ему следовало бы родиться контрразведчиком.
– Все мы рождаемся одинаковыми, – заметил я. Мне казалось, что Димка приписывает Плавскому качества, которыми тот не обладает.
– Парень – цены нет!
– Так уж и нет, – подкусил я с какой-то досадой.
Восторг, с которым Дим-Димыч отзывался о Плавском, вызывал во мне, как ни странно, чувство ревности.
13 сентября 1939 г
(среда)
В моей жизни наступил период неожиданностей. Сегодня утром – звонок Кочергина:
– Зайдите ко мне!
Когда я предстал пред ясные очи начальства, Кочергин без предисловий сказал:
– Майор Осадчий распорядился предоставить вам пятнадцатидневный отпуск.
«Майор Осадчий распорядился!» Так мог сказать лишь такой человек, как Кочергин. Капитан Безродный преподнес бы все иначе – так, как оно и было на самом деле: «По моему настоянию майор Осадчий решил дать вам отпуск».
Кочергин так не сказал. Но я отлично понимал, что если бы не его ходатайство…
Это был поистине дар небес. Это было так же неожиданно, как и отправка на Дальний Восток.
– Отпуск без выезда, – добавил Кочергин. – Вы можете понадобиться в любую минуту. Положение такое… сами понимаете.
Я кивнул и помчался к себе передавать дела, а потом домой. «Отдыхать!
Отдыхать! Отдыхать!» – твердил я про себя и улыбался. Точно знаю, что улыбался.
Но вот как отдыхать – я еще не знал. «Потом, – решил я, – посоветуюсь с Димкой, что-нибудь придумаем». 13 сентября. Осень… Правда, еще тепло и солнечно, но надо торопиться.
Так и сказал мне Дима: «Будем насыщаться природой, пока она позволяет это делать». И он, кажется, прав. В нашем распоряжении река, лес. Что еще нужно двум истомившимся в разлуке друзьям?
Собираем удочки. Димка договаривается с завом своей мастерской и переходит временно на двухдневную работу (он прикинул, что больше двух дней в неделю занят не будет) – и мы отправляемся за город.
Мы рады всему. Рады тому, что распоряжаемся, как нам заблагорассудится, своим временем, что мы вместе.
Солнце валится к горизонту. На нешироком плесе реки выложена золотая дорожка. Смотреть на нее больно. И поплавки видно плохо.
Мы сидим и тихо беседуем. Дима, кажется, восстановил прежнее равновесие и рассказывает обо всем, что пережил без меня.
– Я никогда не был так одинок, как в те дни, когда вернулся из Москвы, – говорит Дима. – Ты был далеко. А что может быть страшнее и тягостнее одиночества! Я запирался на сутки, двое, трое в своей комнатушке – обители раздумий, сомнений, тоски, – сидел, лежал. Спать не мог. Даже книги опротивели. В них открывался не тот мир, в котором я живу. Совершенно иной.
Я начинал читать и бросал. А время шло. Потом я спросил себя: «Сколько же можно пребывать в этом возвышенном уединении? К чему приведет оно? Что делать дальше? Ведь деньги, те деньги, которые прислал тебе друг, на исходе!» Решил стучаться во все двери «Кто хочет, тот добьется; кто ищет, тот всегда найдет!» Правильные слова Варька мне сказала как-то, что опасалась за меня. Боялась, как бы я не последовал примеру брата. Я посмеялся, сказал ей, что человек очень крепко привязан к жизни и оторваться от нее не так просто. Я ходил, стучался. Ничего не получалось, но я твердил:
«Нет ничего превыше истины, и она восторжествует». Потом добрался до артели Жить не стоит тогда, когда ты твердо знаешь, что ни ты сам, ни твоя голова, ни твои руки никому не нужны. Тогда надо уходить. А если не я сам, не моя голова, но хотя бы руки мои понадобились – надо жить. Жить и переносить любые испытания.
Дим-Димыч забросил удочку, и не успел поплавок успокоиться, как он опять выдернул его.
– Терпение! – сказал я. – Терпение, друг, тоже работа. И не из легких.
– Правильно, – засмеялся Дима. – Работенка эта не легкая. Самое главное – не запачкать душу и совесть. Ведь она постепенно налепливается, эта житейская грязь. А надо прожить чистым.
– Это задача мудреная.
– Пусть мудреная, но разрешимая. И каждый, почти каждый может добиться этого.
Солнце скрылось. На заречной стороне накапливалась прозрачная дымка. И до утра там обычно дремали легкие туманы.
Не торопясь, мы свернули свое нехитрое рыболовное хозяйство и зашагали домой. Вечер быстро переходил в ночь. Сумрак затоплял тихие городские окраины.
– А как у тебя дела с Варей? – спросил я.
Этого вопроса Дима не касался в своих откровениях. Мне казалось, что за время моего отсутствия после передряг, выпавших на долю друга, в их отношения проник холодок. По крайней мере он редко заводил разговор о «восьмом чуде света».
– А что тебя интересует? – в свою очередь спросил Дим-Димыч.
– Регистрироваться будете?
– Не знаю.
Ответ меня не устраивал. Он лишь давал новую пищу для предположений.
Мне уже давно казалось, что связь моего друга с Варей Кожевниковой вылилась в какую-то очень неопределенную, ничего не обещающую форму.
Я сказал просто:
– Зачем заставляешь меня гадать? Скажи правду.
Дима вздохнул. Мы шагали по булыжной мостовой. Она поднималась в гору.
Остановились, закурили.
Над городом по-хозяйски располагалась теплая осенняя ночь. Взошла луна.
Ее нежный голубоватый свет серебрился на реке.
Помолчав немного, Дима заговорил и, взяв меня под руку, повел вперед.