— Вы думаете о «Мэрилин». О ее карьере.
— Ну, в общем, да, конечно. Ведь «Мэрилин» — мое изобретение. О ее карьере и благополучии я прежде всего и забочусь, это верно.
Норма Джин пробормотала нечто нечленораздельное. Шинн не разобрал. И попросил ее повторить, в ответ на что Норма Джин, презрительно сморщив носик, заметила:
— «М-Мэрилин» — это только карьера. Какое у нее может быть благополучие?
Шинн неожиданно громко расхохотался, Норма Джин даже вздрогнула. Поднялся с вращающегося стула и принялся расхаживать по ковру, шевеля коротенькими пальцами-обрубками. Широкое окно с зеркальными стеклами за его спиной было распахнуто настежь, в комнату врывались потоки солнечного света и шум движения на Сансет-бульвар. Норма Джин, сидевшая в одном из глубоких кожаных кресел, тоже поднялась на ноги и почувствовала, что держат они ее плохо. Она приехала к Шинну в офис прямо с занятий танцами, и икры и бедра страшно болели и ныли, точно по ним били молотками. Она прошептала:
— Он знает, что я не «Мэрилин». Он называет меня Нормой. Он — единственный человек на свете, который меня понимает.
— Я тебя понимаю.
Норма Джин уставилась на ковер и грызла ноготь.
— Я изобрел тебя, я тебя понимаю. Я единственный, кто принимает твои интересы близко к сердцу, поверь.
— Вы м-меня не изобретали. Я сделала все сама.
Шинн засмеялся.
— Не стоит впадать в метафизику, ясно, дорогая? Ты рассуждаешь, прямо как твой бывший дружок Отто Эсе. А у него, знаешь ли, неприятности… Попал в новый список Совета по контролю за подрывной деятельностью. Так что и от него советую держаться подальше.
— Н-никаких дел с Отто Эсе я б-больше не имею, — заикаясь, пробормотала Норма Джин. — Уже нет. А что это такое, Совет по контролю?..
Шинн поспешно прижал указательный палец к губам. Этим жестом и он, и другие люди из Голливуда пользовались часто. Жест по замыслу должен был выглядеть комично и сопровождаться многозначительным шевелением бровей в стиле Граучо Маркса, но на деле то вовсе не было шуткой, достаточно заглянуть в его испуганные глаза.
— Не важно, милочка. Дело тут вовсе не в Отто Эсе и даже не в Чаплине-младшем. Все дело в «Мэрилин». То есть в тебе.
Норме Джин стало совсем плохо.
— Значит, Отто тоже ш-шантажируют? Но почему?
Шинн молча пожал бесформенными плечами, как бы говоря тем самым: Как знать? Да и кому какое дело?
Норма Джин воскликнула:
— О, ну зачем только люди делают это? Доносят друг на друга! Даже Стерлинг Хейден, я слышала… говорят, он назвал Комитету чьи-то имена. А я так им восхищалась!.. И все эти бедные люди были внесены в черный список, и вылетели с работы, и голливудская десятка в тюрьме! Можно подумать, здесь у нас нацистская Германия, а не Америка. Чарли Чаплин проявил храбрость, отказался с ними сотрудничать и был вынужден покинуть страну! Я восхищаюсь им! Думаю, что и Касс тоже им восхищается, только не хочет признаваться в этом. А Отто Эсе, ну какой из него коммунист, это же просто смешно! Я могу выступить свидетелем в защиту Отто, могу поклясться на Библии. Он всегда говорил, что коммунисты заблуждаются. Он не марксист. Это я могла бы быть марксисткой, если б понимала, о чем он пишет, этот самый Маркс. Это ведь сродни христианству, или я ошибаюсь? Нет, он был прав, этот Карл Маркс! Как он там говорил? «Религия — это опиум для народа». Как пьянство и кино. А коммунисты, они ведь за народ, разве не так? Что ж в этом плохого?
Шинн изумленно слушал эту гневную бессвязную речь. А потом спохватился и сказал громко:
— Все, Норма Джин, хватит! Более чем достаточно.
— Но, мистер Шинн, это ведь несправедливо!
— Ты что, хочешь, чтобы и мы с тобой угодили в список? Что, если этот кабинет прослушивается?.. Что, если, — он ткнул пальцем в сторону приемной, где сидела секретарша, — что, если здесь полно шпионов, которые подслушивают? Черт побери, ты же не настолько тупа, чтоб не понимать этого! Так что прекрати.
— Но разве это справедливо…
— Что? Что именно? Сама жизнь устроена несправедливо. Ты же читала Чехова, да? Или О’Нила? Ты ведь знаешь о Дахау, Освенциме? Homo sapiens — это вид, который уничтожает себе подобных. Пора бы тебе повзрослеть.
— Но, мистер Шинн, я не знаю, как… Я к-как-то не вижу в-взрослых, которыми могла бы восхищаться, даже понимать. — Норма Джин говорила со всей искренностью. В голосе ее звенела мольба. Казалось, она взывала о помощи, готова была пасть перед ним на колени. — Иногда я целыми ночами не сплю! Все думаю, думаю, совершенно запуталась. И Касс, он…
— «Мэрилин» и не надо ничего понимать или думать. О Господи, нет, только не это! Ей всего-то и надо, что быть. Она сногсшибательная красотка, талантлива. Да кто захочет слушать всю эту метафизическую бредятину из таких прелестных губок! Доверься мне, дорогая.
Норма Джин тихо вскрикнула и отступила на шаг. Как будто он ударил ее.
Позже, вспоминая об этом, она вдруг подумает: Кажется, он тогда действительно ударил меня.
— М-может, эта «Мэрилин» скоро умрет, — сказала она. — Может, из этого дебюта ничего не получится. Критики меня возненавидят или не заметят вовсе, и меня вышвырнут с МГМ, как в свое время вышвырнули со Студии. И м-может, так даже лучше будет… для меня и Касса.
И Норма Джин выбежала из кабинета. Шинн бросился следом, пыхтя и задыхаясь, пытался ее догнать. Они пробежали через приемную, где секретарша проводила их изумленным взглядом, вылетели в коридор. И Шинн, бешено раздувая и без того широкие ноздри, яростно крикнул ей вдогонку:
— Ты так считаешь, да? Что ж, поживем, увидим!
Кто эта блондинка? Январский вечер 1950 года. Избегая смотреть на себя в зеркало — слишком уж отчаянным было выражение глаз, — она в очередной раз набрала номер телефона в бунгало на Монтесума-драйв. И в очередной раз аппарат на другом конце провода зазвонил, издавая меланхоличный звук — так может звонить телефон только в пустом доме. Касс рассердился на нее, она это знала. Нет, он не ревновал (о какой ревности может идти речь, ведь он — сын величайшей кинозвезды всех времен!), просто сердился на нее. Ему было противно. Он знал, что Шинн его недолюбливает. И не хотел встречаться с ним на обеде в ресторане «У Энрико». Теперь почти уже девять, и в дамскую комнату начали входить женщины. Возбужденно звенящие голоса, запах духов. Женщины поглядывали на нее. Косились в ее сторону. Одна из них улыбнулась и протянула руку; пальцы, унизанные кольцами, так и впились в ладонь Нормы Джин.
— А вы Анджела, да, дорогая? Поздравляю, замечательный дебют!
Женщина была женой одного из исполнительных продюсеров с МГМ. Бывшая актриса, играла маленькие рольки в тридцатых.
Норме Джин с трудом удалось выговорить: