Старая фабрика все еще носила следы гитлеровских бомбежек. А старые станки работали не на электричестве, а на дизельном топливе. Установлены они были прямо под окнами общежития, и даже в разгар зимы сквозь щели и трещины проникали удушливые пары, отчего Катрина и другие работавшие здесь кубинцы мучились от хронических головных болей, кашля и тошноты, что лишь усугубляло тяжесть положения. Рабочий день длился четырнадцать часов, в неделю полагался лишь один выходной. Часто Катрина чувствовала, что вот-вот потеряет сознание и лишь страх упасть прямо на ткацкий станок удерживал ее на ногах. Меры безопасности не соблюдались здесь вовсе, и машины были безжалостны к человеку. Ей еще повезло, у нее станок был почти что новенький, не проработал и тридцати лет. А тот, что рядом, работал еще до Второй мировой войны и постоянно ломался. Бешено вращающиеся бобины перематывали бесчисленные метры нити. Когда машина, работающая с такой скоростью, вдруг ломается, поблизости лучше не находиться. Хорошо если достанет ловкости и сообразительности нырнуть вниз и пригнуться. В противном случае отлетевший болт или отломившийся кусок металла может ранить, как шрапнель.
Катрина постоянно молилась за безопасность своих товарищей. И в то же время благодарила Бога за то, что не работает сама на одном из этих динозавров. Прошли годы, но она до сих пор испытывает чувство вины. До сих пор ее преследует один и тот же кошмарный сон. Никогда не забудет она того, что произошло холодным январским вечером, когда станок под номером восемь вдруг «восстал» против работавшего на нем человека. Впрочем, было это давно, когда ее звали Эленой.
От оглушительного хлопка громко задребезжали стекла в окнах, он перекрыл равномерный гул работающих механизмов. Чисто инстинктивно Элена упала на пол. И тут же в цехе настала тишина, если не считать отчаянных криков и стонов, исходящих откуда-то из-за станка номер восемь. Голос был Элене знаком.
Она вскочила на ноги, подбежала и протиснулась сквозь небольшую кучку зевак, столпившихся вокруг станка. И ахнула при виде ужасного зрелища.
— Беатрис!
Беатрис была лучшей подругой Элены, они вместе согласились участвовать в кастровской программе помощи странам Восточного блока. А попав на фабрику, вместе строили планы улизнуть при первой же возможности. Обе поклялись не расставаться до конца.
Элена приблизилась. Беатрис лежала неподвижно, вокруг ее головы расплылась темная лужица крови. Элена проверила пульс. Сердце не билось. Тогда Элена попыталась перевернуть подругу на спину, и тут же застыла от ужаса. Левая половина лица отсутствовала. А из окровавленной глазницы торчал острый кусок металла.
— Господи Боже! Беатрис!
Дальше все было как в тумане. Она смутно помнила, что кричала и рыдала, стоя на коленях рядом с телом подруги. Но вот сквозь толпу протиснулись люди с носилками.
— Слишком поздно, — услышала она чей-то голос.
Санитары подхватили неподвижное тело, положили на носилки и понесли к выходу.
Элена бежала следом, мимо застывших у своих станков потрясенных рабочих. Двери распахнулись, в лицо ударил порыв ледяного ветра. Носилки с Беатрис поместили в машину «скорой». Элена пыталась вскочить в машину, но дверцы захлопнулись прямо у нее перед носом. Взвизгнули шины на обледеневшем асфальте, и машина умчалась прочь. Элена так и осталась стоять по щиколотки в снегу.
Она знала, что никогда больше уже не увидит Беатрис.
Ноги не слушались, она никак не могла сдвинуться с места, не замечала холода. И вдруг увидела полицейский автомобиль, припаркованный у обочины. Он показался неким знамением свыше, ведь только что мимо него проехала машина «скорой», увозившая Беатрис. Пора наконец представителям властей узнать, в каких условиях им приходится работать!
Оскальзываясь на тротуаре, она бросилась к машине, застучала кулачком в боковое стекло. Офицер полиции опустил его и произнес несколько слов, которых она не поняла.
— Идти смотреть, — пробормотала она. Местный язык она до сих пор знала плохо. — Фабрика. Идти смотреть.
Он окинул ее растерянным взглядом. И ответил что-то, но она не разобрала ни слова. Чешский язык был совсем незнаком ей, она никогда не слышала его прежде. В школе на Кубе она учила русский.
— Что ты здесь делаешь, девочка?
Элена обернулась и увидела начальника своего цеха, приземистого, крепко сбитого парня с очень плохими для своего возраста зубами.
— Оставьте меня! Я хочу, чтоб они пришли и посмотрели, что у нас произошло.
Начальник цеха что-то сказал полицейским, те расхохотались. Затем он схватил Элену за руку и потащил к фабрике.
— Да отпусти ты меня!
— Совсем сдурела? Полиция тебе не поможет.
— Тогда позову кого-нибудь еще.
— Это ты можешь. А потому идем прямо сейчас к боссу. — Он еще крепче впился ей в руку так, что Элене стало больно.
Начальник цеха повел ее по узкому темному переулку, тянущемуся вдоль стен фабрики. На тротуарах намерз лед от тающих во время оттепелей сосулек и помоев, выплескиваемых прямо на улицу. Элена то и дело оскальзывалась. Но вот в конце переулка показались два оранжевых огонька — габаритные огни припаркованного у обочины «рено».
Начальник цеха отворил дверцу, толкнул Элену на заднее сиденье, влез следом за ней и захлопнул дверцу. Мотор работал, на водительском месте сидел мужчина.
— Это она, — сказал начальник цеха.
— Здравствуй, Элена, — сказал водитель.
В салоне было темно, и она видела лишь очертания его головы.
— Здравствуйте.
— Слышал, с твоей подругой произошел несчастный случай. Я приехал сразу, как только узнал.
— Разве вам не все равно?
Глаза их встретились в зеркальце заднего вида. Элена почувствовала это.
— Ты что, считаешь, я радуюсь, когда на моей фабрике с кем-то случается несчастье?
Элена не ответила. Тот факт, что она говорит с хозяином фабрики, казался слишком невероятным.
— Послушай, — сказал он, — я знаю, что работать там опасно.
— Так почему не поменять станки?
— Потому что так было всегда.
— И вы просто не можете ничего сделать, да?
— Не могу. Зато ты можешь.
— Я? — удивилась Элена.
— По крайней мере сделать ситуацию менее опасной для себя.
— Что-то я вас не понимаю.
— Все очень просто. Фабрика большая. Рабочих мест полно. Некоторые виды работ опасны. Другие — крайне опасны. Но есть и совсем безопасные.
— А у меня сложилось впечатление, что женщинам достаются самые опасные места.
— Не всем. Кому-то опасные, кому-то нет. Все зависит…
— Зависит от чего?
— От того, какой частью своего тела готова пожертвовать.