Тут появился Эмиль с ленчем – Mittagessen по-немецки, – и братья сразу убедились, что пища здесь тоже вкусная. Но за едой оба не забывали поглядывать на дом.
– Альдо, это не картофельный салат, а самый настоящий динамит, – сообщил Доминик. – Никогда не ел ничего подобного. Много уксуса и сахара – приятно пощипывает небо.
– Не все хорошие блюда итальянские.
– Знаешь, когда вернёмся домой, нужно будет попытаться найти немецкий ресторан.
– Полностью согласен. О, смотри, Энцо, смотри!
Это был не их объект, а лишь его сожительница, Труди Хайнц. Она вышла из дома и оказалась точно такой, какой её представляли фотографии, хранящиеся в их компьютерах. Достаточно хорошенькая, чтобы мужчины оборачивались ей вслед, но не кинозвезда. Похоже, что в детстве она была белобрысенькой, но в подростковом возрасте волосы изменили свой цвет. Красивые ноги – лучше, чем у многих. Какая жалость, что такая милая девушка связалась с террористом. Возможно, он использовал её в качестве элемента своей «крыши», но и в этом случае он имел весьма ощутимый дополнительный выигрыш. Если только они не жили как брат с сестрой, во что, глядя на женщину, было трудно поверить. Оба американца задумались о том, какие именно могли быть между ними отношения. Впрочем, ничего определённого сказать было нельзя. Она перешла на противоположную сторону улицы, но не остановилась около мечети. Стало быть, сейчас она направлялась в какое-то другое место.
– Я думаю... если он ходит в мечеть, мы сможем приколоть его на выходе. Вокруг много народу, так что... – рассуждал полушёпотом Брайан. – А что, мысль неплоха. Только нужно будет сегодня же посмотреть, насколько этот парень соблюдает обряды, и большая ли будет толпа.
– Назовём это первым вариантом, – ответил Доминик. – Но сначала давай покончим с едой и раздобудем одежду, которая была бы нам больше к лицу.
– Согласен, – сказал Брайан. Он посмотрел на часы: 14.00. Дома восемь утра. Разница во времени с Лондоном только один час – можно не обращать внимания.
* * *
Джек пришёл раньше, чем обычно. Его снедало жгучее любопытство по поводу того, как могла складываться продолжающаяся в Европе операция, и он пытался предугадать, что же именно покажут сегодняшние сообщения.
Впрочем, все они оказались довольно обычными, если не считать серии посланий, касающихся смерти Сали. МИ-5 с полной уверенностью сообщило в Лэнгли о том, что его смерть произошла в результате сердечного приступа, вызванного, по всей вероятности, аритмией, начавшейся без видимых причин. Именно это говорилось в официальном заключении патологоанатома, производившего вскрытие, после которого к трупу допустили поверенных семьи. Сейчас шли необходимые приготовления для того, чтобы доставить его домой, в Саудовскую Аравию. Его квартиру негласно посетила команда лондонской Специальной службы, которая тщательно обыскала её, но так и не нашла ничего интересного. В офисе скопировали все данные с жёсткого диска компьютера. Теперь их изучением должны были заняться полицейские хакеры. Джек понимал, что на это могло уйти много времени. Зашифрованные сведения технически поддавались обнаружению и расшифровке, но ведь, теоретически рассуждая, можно и пирамиды Гизы разобрать по камешку, чтобы найти сухую травинку, залетевшую в щель кладки одной из них. Если у Сали хватило ума распихать фрагменты секретных данных по разным местам, о которых не знал никто, кроме него, или использовать код, ключ к которому он хранил в собственной памяти... что ж, в таком случае задача становилась чертовски сложной. Но был ли он достаточно умён? «Вероятно, нет, – подумал Джек, – но с определённостью можно будет это сказать, только хорошо присмотревшись к человеку; потому-то люди всегда присматриваются друг к другу». На это потребуется, самое меньшее, неделя. А если этот маленький бабник действительно разбирался в шифрах, кодах и ключах, то месяц или больше. Но лишь после обнаружения скрытой информации можно будет с уверенностью сказать, что он был участником игры, а не просто любителем или вовсе случайно подвернувшимся посторонним человеком. Этим будут заниматься квалифицированные люди из Штаба правительственной связи. Но даже самому умному из них окажется не под силу раскрыть сведения, хранившиеся в его голове и унесённые смертью.
– Привет, Джек, – сказал, входя, Виллс.
– Доброе утро, Тони.
– Прилежность очень похвальна. Что они ещё выяснили о нашем покойном друге?
– Очень немного. Вероятно, сегодня к вечеру его отправят домой – в виде посылочки авиапочтой. Патолог записал сердечный приступ. Так что наши парни чисты.
– Ислам предпочитает, чтобы от тела избавились быстро и погребли его в неподписанной могиле. Так что если тело уйдёт под землю, то уже с концами. И не будет никакой эксгумации, чтобы провести повторное исследование на яды и все такое.
– Значит, это действительно наших рук дело? Чем же мы пользовались? – возбуждённо спросил Райан.
– Джек, я не знаю и не хочу знать, что мы могли быть как-то причастны к его безвременной смерти. И, больше того, не имею ни малейшего желания что-то выяснять. И тебе следует вести себя точно так же.
– Тони, чёрт возьми, как вы можете участвовать во всех этих делах и не проявлять любопытства? – удивился Джек-младший.
– Необходимо понять, что именно знать совершенно бесполезно, и научиться не рассуждать и не гадать об этих вещах, – ответил Виллс.
– Угу, – с сомнением в голосе отозвался Джек. Точно, я слишком молод для этого дерьма, мысленно добавил он. Тони был мастером своего дела, но жил в яшике. Точно так же, как Сали в данный момент, подумал Джек, а ведь ящик не самое лучшее место для жизни. И кроме того, мы действительно пришлёпнули его задницу. Как именно, он не знал. Наверно, можно спросить маму о том, какой препарат или другая химия приводит к такому эффекту, но, нет, этого он сделать не мог. Она, ясно, как ад, сообщит отцу, и Большой Джек, ясно, как ад, захочет узнать, почему его сын задал такой вопрос – и может даже заранее отгадать ответ. Так что, нет, об этом не могло быть и речи. Совершенно.
Постепенно расширяя круг обзора, Джек принялся изучать перехваты документов, так или иначе связанных со смертью Сали.
В сегодняшних документах Эмир не упоминался. Они сменяли друг друга на экране, но отсылки к предшествовавшим документам лимитировались ранее установленным Тони уровнем. Предложение об организации более масштабного анализа перехватов в Форт-Миде и Лэнгли не получило одобрения наверху; неутешительно, но нисколько не удивительно. Даже возможности Кампуса имели пределы. Джек понимал нежелание начальства рисковать тем, что кто-то удивится поступившему запросу и, не найдя того, кто его сделал, предпримет более глубокое расследование. Но ведь такие запросы тысячами ежедневно сыпались туда и сюда, и один лишний не мог вызвать большого шума, не так ли? Однако он решил не спрашивать об этом. Не было никакого смысла в самом начале новой карьеры приниматься раскачивать лодку или хотя бы совершать действия, которые могут быть истолкованы именно так. Но он всё же ввёл в свой компьютер инструкцию просматривать все вновь поступающие документы в поисках слова «эмир». Если оно попадётся, он сможет отметить документ и получить достаточно твёрдую базу для будущего исследования – если попадётся. Однако такой позывной, по его мнению, должен был принадлежать определённой и весьма примечательной персоне, даже если допустить, что единственное упоминание о ней в файлах ЦРУ можно истолковать как «семейную шутку». Эти слова принадлежали старшему аналитику Лэнгли, обладавшему весомым авторитетом в своей организации и, следовательно, в этой тоже. Кампус представлял собой учреждение, предназначенное для исправления ошибок ЦРУ и/или дополнения его возможностей, но, поскольку штатная численность Кампуса значительно меньше, здесь должны были принимать на вооружение многие идеи, рождавшиеся в предположительно неспособном к реальным действиям Управлении. Джек не видел в этом большого смысла, но, увы, Хенли не консультировался с ним, когда организовывал своё агентство, и, по-видимому, он должен поверить в то, что руководство Кампуса знает своё дело. Но, как говорил Майк Бреннан о полицейской работе, предположение является матерью всех неудач. Эта пословица была очень популярна в ФБР. Ошибки допускают все, и значение любой ошибки прямо пропорционально высоте положения, которое занимает ошибающийся. Но люди, сидящие наверху, не любят, когда им напоминают об этом универсальном законе. Поэтому никто и не напоминает.