Лесная смерть - читать онлайн книгу. Автор: Брижит Обер cтр.№ 38

Вот так — вымученно и натянуто — мы сейчас и живем.

Между тем Екатерина Великая считает, что мне стало намного лучше. Она обнаружила у меня в мышцах некое напряжение и подрагивание — в результате чего Рэйбо незамедлительно назначил мне новое обследование. Больница. Запах формалина, эфира, запах лекарств. Меня долго катят по холодным коридорам, где эхом отдаются вечно живущие в любых медицинских учреждениях металлические звуки. Затем меня укладывают на стол, втыкают мне в тело какие-то иголки, к груди и вискам прикрепляют электроды. Прослушивают легкие, усаживают меня и резиновым молотком стучат по суставам — звук такой, словно кто-то то и дело произносит: «гм… гм…», явно пребывая в сомнении. На это уходит весь день. Под занавес — томограф. Ну вот: результаты обследования будут немедленно положены на стол профессора Комбре, который в настоящее время пребывает в Соединенных Штатах, на конгрессе. Меня одевают, вновь усаживают в мою бесценную коляску, и мы уезжаем.

— Ну что? — спрашивает приехавший за нами Жан Гийом.

— По мнению здешнего заведующего, есть вполне определенное улучшение. Теперь нужно ждать, что скажет профессор — решится он предложить нам операцию или нет.

Жан Гийом понижает голос, чтобы я не услышала, но я, тем не менее, все прекрасно слышу:

— А если операция пройдет успешно, насколько это облегчит ей жизнь?

— Они и сами этого толком не знают; возможно, она снова станет видеть, а еще у нее восстановится двигательная способность верхних конечностей…

Душу мою охватывают весьма противоречивые чувства: безграничное отчаяние и поистине яростная надежда. Отчаяние — от сознания того, что до конца дней своих мне предстоит разъезжать на этой коляске; надежда — от перспективы вновь увидеть мир и обрести способность хоть чуть-чуть двигаться.

Теперь остается только ждать.

Вот невезение! Иветта поскользнулась на мокром тротуаре и вывихнула ногу — причем именно ту, которую ее угораздило подвернуть этим летом.

Я уже воображала себе, как меня определяют в какое-нибудь насквозь простерилизованное заведение, предназначенное для таких вот мешков с картошкой, как вдруг Элен с Полем любезно предложили приютить меня на то время, пока Иветта будет лечиться. «На это уйдет недели две», — сказал врач.

И вот — Иветта переехала к своей двоюродной сестре. А меня устроили в одной из комнат в доме Фанстанов. О том, что касается ухода за мной, Элен получила от Иветты подробнейшие инструкции. Так что у меня есть все шансы выжить.

Пребывание в этом доме поневоле заставляет меня вспомнить ту «восхитительную» ночь после вечеринки, когда некий мужчина изволил тискать меня на диване. Остается лишь надеяться, что развлекался таким образом отнюдь не Поль — ибо в противном случае я, надо думать, угодила прямиком в волчье логово.

Сейчас ночь. Меня уложили спать. Постель довольно узкая. Тяжелая перина давит мне на ноги. Я уверена, что нахожусь в комнате Рено. Здесь пахнет пылью и вечным мраком. Представляю себе, как на меня сейчас пристально смотрят своими пустыми глазами выстроенные на этажерке игрушки. Нужно как-то постараться уснуть. Когда впервые ночуешь в чужом доме, уснуть всегда нелегко. Элиза, девочка моя, расслабься. Две недели — это же совсем недолго. Ну что может случиться за две недели — парочка убийств, несколько самоубийств, одно изнасилование — и только-то?

Интересно — сейчас полнолуние? И я лежу на детской кроватке, окутанной нежным светом луны? Как в каком-нибудь фильме ужасов?

Нет, я непременно должна расслабиться. Должна думать об операции. Должна мобилизовать все свои силы, чтобы вырваться из этого небытия. Сконцентрироваться на этом. И уснуть. «Ночь всегда беременна; кто знает, что она родит на рассвете?» — так говорят персы. Аминь.

Жизнь понемножку налаживается. Довольно любопытно оказаться вдруг почти что членом этой семейки. Утром Элен встает в семь пятнадцать, будит Поля, готовит завтрак, будит Виржини. Поль чуть ли не бегом носится по квартире, постоянно при этом ворча: он, якобы, сегодня непременно опоздает на работу. Виржини еле двигается, чем, естественно, навлекает на себя родительский гнев. В восемь десять Поль с Виржини уходят. В восемь пятнадцать Элен уже у меня. Умывание, судно, одевание. Потом она обычно отвозит мою коляску в гостиную и включает телевизор, а сама хлопочет по хозяйству. Я лениво слушаю утренние передачи. В одиннадцать Элен делает перерыв, чтобы выпить чашку кофе. И — сама себе поверить не могу — здесь я тоже имею право на кофе, просто гениально! Впервые за столь долгое время ощутив упоительный вкус кофе на губах, я просто расцеловать была готова нашу бедняжку Элен!

Пока мы пьем кофе, она со мной болтает: сообщает о том, какие слухи ходят в городе, насколько продвинулось следствие; высказывает свое беспокойство за Виржини или жалуется на поведение Поля. Поскольку заведомо ясно, что противоречить ей в чем-либо я не в состоянии, она чувствует себя со мной в полной безопасности. Хорошенькие же вещи я от нее узнаю. Ощущение такое, будто передо мной вдруг открывается совсем иной, доселе неведомый мне мир. Я, словно какой-то исследователь на подводной лодке, опускаюсь в глубины мозга самой обычной домохозяйки. Настоящий Везувий. Неужели и я в свое время испытывала по отношению к Бенуа такие же приступы запоздалого гнева, питала те же невысказанные подозрения и была так же переполнена злобой? Что-то я такого не припомню.

В половине второго мы отправляемся в библиотеку. Элен отвозит меня туда и устраивает где-нибудь в уголке. Я слушаю шелест переворачиваемых страниц, скрип паркета под чьими-то шагами, шуточки, которыми перебрасываются подростки. Без пятнадцати шесть мы отправляемся домой, попутно забирая Виржини из школы. Затем — приход Екатерины Великой, царицы всех калек: массаж, выкручивание суставов, натирание маслом — час, посвященный борьбе против образования пролежней. В семь или семь тридцать — когда как — возвращается с работы Поль. Обед — в восемь. Виржини ложится спать в девять. Ничего не скажешь: просто-таки образцово-показательный распорядок дня.

И я тоже вскоре оказываюсь в постели — в комнате покойника, в его маленькой узкой кроватке. Виржини оказалась настолько «любезна», что подтвердила мои подозрения: да, меня поместили в комнате ее брата. Она еще и описала мне эту комнату во всех подробностях. На стене рядом с кроватью — плакат с изображением черепашек-ниндзя; на противоположной стене, над маленьким письменным столом — плакат с изображением знаменитого баскетболиста Мэджика Джонсона. На столе — книги из «Розовой библиотеки», тетради, мешочек с шариками и коробки с незаконченными моделями конструктора.

Под кроватью — большой выдвижной ящик, набитый игрушками. Виржини никогда к ним даже не прикасается. «Мальчишечьи игрушки», — с некоторым оттенком презрения в голосе поясняет она. Единственная вещь, которую она отсюда взяла, — игровой компьютер «Нинтендо». И теперь часами напролет играет на нем в своей комнате, нападая на воображаемых врагов и побеждая их одного за другим.

А еще Виржини рассказала мне об отметинах на стене — в том месте, где измеряли рост ее брата. Обычные карандашные черточки, последняя из них — на высоте метр тридцать от пола: других уже никогда не будет.