Мегрэ нажал кнопку звонка. Дверь открылась, он пробормотал неразборчиво какое-то имя и направился прямо к лифту.
Лифт, тесный, на двух человек, поднимался медленно, но без толчков и шума. Лестница освещена тускло. Двери на всех этажах одного и того же темно-коричневого цвета, циновки у дверей совершенно одинаковые.
Мегрэ позвонил в квартиру слева, и дверь тут же, словно за нею стояли и ждали, открылась.
Это был Пуан. Он вышел на площадку и отправил лифт вниз. Мегрэ об этом не подумал.
— Простите, что я вас так поздно побеспокоил, — пробормотал хозяин. — Проходите, пожалуйста.
Мадам Мегрэ была бы разочарована. Пуан совершенно не отвечал тому представлению, какое у нее было о министрах. Ростом и комплекцией он походил на комиссара, но был чуть плечистей, чуть покрепче сколоченный и, если можно так выразиться, чуть более крестьянин. Его лицо с резко очерченными линиями, крупным носом и ртом казалось вырезанным из конского каштана.
На нем был дешевый серый костюм и невыразительный галстук. Во внешности Пуана особенно поражали две вещи: брови, шириной и густотой похожие на усы, и волосатые руки.
Пуан тоже разглядывал Мегрэ, не пытаясь это скрывать вежливой улыбкой.
— Присядьте, комиссар.
Квартира чуть поменьше, чем на бульваре Ришар-Ленуар, видимо, состояла из двух, ну, может, из трех комнат и маленькой кухни. Из передней, где висела какая-то одежда, они прошли прямо в кабинет, который наводил на мысль, что находишься в квартире холостяка. На решетчатой полочке, висящей на стене, лежало с дюжину трубок, несколько глиняных и одна очень красивая — пенковая. Старомодное бюро — такое когда-то было у отца Мегрэ, — заваленное бумагами и усыпанное пеплом, имело огромное количество всякого рода ящиков и ящичков. Мегрэ не решился разглядывать фотографии отца и матери Пуана, висящие на стене в одинаковых черно-золотых рамках, какие можно увидеть на любой ферме в Вандее.
Усевшись в вертящееся кресло, тоже похожее на кресло отца Мегрэ, Пуан небрежно прикоснулся к коробке с сигарами.
— Полагаю… — начал он.
Комиссар, улыбнувшись, пробормотал:
— Предпочитаю трубку.
Министр протянул ему начатую пачку светлого табака и раскурил свою почти угасшую трубку.
— Вы, должно быть, очень удивились, услышав от жены…
Он попытался начать разговор и остался недоволен первой фразой. То, что происходило, выглядело немного странным. В тихом и теплом кабинете сидели двое мужчин почти одинакового сложения, почти одного возраста и откровенно разглядывали друг друга. Было видно, что они обнаружили друг в друге много общих черт, это возбуждало их любопытство, но они не решались признать, что они в некотором роде братья.
— Послушайте, Мегрэ, не стоит ходить вокруг да около. Это ни к чему не приведет. Я вас знаю только по газетам и по тому, что приходилось слышать.
— Я также, господин министр.
Движением руки Пуан как бы дал понять, что этот титул сейчас неуместен.
— Я попал в отчаянное положение. Никто еще этого не знает. Никто еще об этом не подозревает — ни председатель совета министров, ни моя жена, которая обычно в курсе всех моих дел. Я обратился к вам.
Он на мгновение отвел взгляд, затянулся трубкой, как бы опасаясь, что последняя фраза может быть понята как банальная замаскированная лесть.
— Я не хотел идти официальным путем и обращаться к начальнику уголовной полиции. То, что я делаю, — нарушение правил, и вы не были обязаны приходить ко мне, равно как не обязаны мне помогать.
Вздохнув, он поднялся с кресла.
— Выпьете рюмочку?
И добавил, слабо улыбнувшись:
— Не бойтесь. Я не собираюсь вас подпоить. Просто сегодня вечером мне хочется немного выпить.
Пуан прошел в соседнюю комнату и вернулся с бутылкой и двумя стопками, похожими на те, которые подают в деревенских кабачках.
— Эту водку мой отец гонит каждую осень. Бутылке уже двадцать лет.
Подняв стопки, они посмотрели друг на друга.
— Ваше здоровье.
— Ваше, господин министр.
На этот раз Пуан, вероятно, не расслышал последних слов.
— Если я затрудняюсь начать, то не потому, что смущен вашим присутствием, а потому, что эту историю очень трудно рассказать так, чтобы все было ясно и понятно. Вы читаете газеты?
— В те вечера, когда преступники оставляют мне для этого время.
— За политическими событиями следите?
— Почти нет.
— Вам известно, что я не тот, кого называют политиканом? Мегрэ кивнул.
— Надеюсь, вы знаете о катастрофе в Клерфоне?
Тут Мегрэ невольно вздрогнул, и, видимо, на его лице против воли отразились досада и недоверие, так как его собеседник наклонил голову и тихо добавил:
— К сожалению, дело касается этой катастрофы.
В метро Мегрэ пытался угадать, о чем министр собирается говорить с ним по секрету. О клерфонском деле он, однако, не подумал, хотя последний месяц все газеты были полны только им.
Санаторий в Клерфоне, в Верхней Савойе, между Южене и Межевом, на высоте свыше четырехсот метров над уровнем моря, был одним из наиболее впечатляющих начинаний после войны.
Кто именно выдвинул идею создать для самых нуждающихся детей санаторий, не уступающий частным, Мегрэ не помнил — с того времени прошло несколько лет. Когда-то об этом очень много говорили. Некоторые усматривали в этой затее чисто политические мотивы, и в парламенте происходили жаркие дебаты. Была создана комиссия для изучения проекта, который после длительных споров все же был реализован.
Месяц тому назад произошла катастрофа, одна из наиболее ужасных в истории. Снега начали таять в такую пору, в какую на памяти людей этого никогда не бывало. Реки в горах вздулись. То же самое произошло с подземной речкой Лиз, настолько незначительной, что ее даже не было на картах, однако она сумела подмыть фундамент одного крыла санаторного здания.
Следствие, начавшееся на другой же день после несчастья, не было еще закончено. Эксперты никак не могли прийти к единому мнению. Газеты тоже, тем более что в зависимости от направления они защищали противоположные мнения. Сто двадцать восемь детей погибли, когда обрушилось одно из зданий, остальных поспешно эвакуировали.
Немного помолчав, Мегрэ пробормотал:
— Вы не были членом правительства во время постройки Клерфона, не правда ли?
— Нет. Я даже не был членом парламентской комиссии, которая голосовала за кредиты. По правде говоря, до последних дней я знал об этом деле лишь то, что знают все из газет.
Пуан помолчал.
— Вам не приходилось что-нибудь слышать об отчете Калама, комиссар?