На сей раз это была тридцатилетней давности программа турне по провинции. Большущими буквами была напечатана фамилия шантанной певички, чья фотография красовалась на обложке; дальше следовали другие фамилии — пары эквилибристов, комика Робсона, ясновидящей Люсиль и, наконец, в самом низу — музыкальные эксцентрики «J and J».
— Хорошенько запомните фамилии. Робсон погиб в железнодорожной катастрофе лет десять — пятнадцать тому назад — точно не помню. Мне рассказал про это Жермен. Помните, вчера я говорил, что у Жермена есть старая приятельница, которая навещает его по средам? Правда ведь трогательно, как по-вашему? А знаете, между ними никогда ничего такого не было!
Он снова расчувствовался.
— Я ее никогда не видел. Кажется, в те времена она была очень худой и очень бледной — такой худой и бледной, что ее прозвали Ангелом. Ну, а теперь она так толста, что… Мы сейчас перекусим, хорошо?.. Не знаю, виноват ли тут джин, только у меня спазмы… Отвратительно это — опять просить у вас денег… Так о чем бишь я говорил?.. Ангел, Люсиль… Старая приятельница Жермена… Сегодня как раз среда. Она наверняка будет у него часов в пять. И как всегда, принесет ему пирог. Клянусь вам, что я и не притронусь к нему, если мы с вами пойдем туда. Дело в том, что эта старая женщина, которую прозвали Ангелом и которая каждую среду приносит Жермену пирог…
— А вы предупредили вашего друга о нашем приходе?
— Я ему сказал, что, может быть… Я могу зайти за вами в половине пятого. Это довольно далеко, особенно если ехать подземкой — надо будет делать пересадку.
— Идемте!
Мегрэ внезапно решил не отпускать клоуна — уж очень тот был мрачен; он накормил его, увел к себе в гостиницу и уложил на зеленом плюшевом диване.
После этого, как и накануне, написал длинное письмо г-же Мегрэ.
Глава 6
Мегрэ поднимался за клоуном по скрипучей лестнице; Декстер, бог весть почему, решил идти на цыпочках, и комиссар поймал себя на том, что следует его примеру.
Печальный человек проспался после джина, и, хотя лицо у него было помятое, а язык заплетался, он оставил свой жалобный тон и заговорил чуть более твердым голосом.
Декстер дал шоферу такси адрес в Гринич Виллидж, и Мегрэ обнаружил, что в самом сердце Нью-Йорка, в нескольких минутах езды от небоскребов, посреди большого города, существует маленький, почти провинциальный городок с домиками не выше, чем в Бордо или Дижоне, с лавочками, тихими улочками, по которым можно гулять, и жителями, которых, казалось, нисколько не интересовал окружавший их город-гигант.
— Здесь, — объявил Декстер.
Тут Мегрэ почувствовал в его голосе нечто вроде робости и внимательно поглядел на своего спутника в пальто цвета мочи.
— Вы уверены, что предупредили его о моем посещении?
— Я сказал, что вы, может быть, придете.
— И что говорили обо мне?
Клоун замялся — Мегрэ этого и ожидал.
— Я хотел сказать вам об этом… Я не знал, как приступить к разговору, потому что Жермен стал довольно нелюдимым. Кроме того, когда я пришел к нему в первый раз, он мне налил две-три стопочки. И я толком уже не помню, что я ему рассказывал, — кажется, что вы очень богатый человек и ищете сына, которого никогда не видели. Не сердитесь на меня. Я ведь хотел как лучше. В конце концов он расчувствовался и, наверное, поэтому не стал мешкать с поисками.
Вот идиот! Комиссар пытался представить себе, что мог выдумать про него клоун после нескольких рюмок.
А Декстер, пока они поднимались в квартиру бывшего коверного, казалось, пребывал в нерешительности. Кто знает, не способен ли он соврать — соврать даже Мегрэ? Нет, вряд ли — ведь и фотография, и программка налицо.
Полоска света под дверью. Чуть слышны голоса. Декстер шепчет:
— Стучите. Звонка нет.
Мегрэ постучал. Голоса смолкли. Чей-то кашель. Стук чашки, поставленной на блюдечко.
— Войдите!
Казалось, они переступили некую границу, хотя ею был всего-навсего дырявый коврик, совершили бесконечно долгое путешествие во времени и пространстве и очутились не в Нью-Йорке, недалеко от небоскреба, на вершине которого вспыхивали огни рекламы, озарявшие небо Манхеттена. Похоже, они возвратились в эпоху, когда электричества еще не было.
Можно было поклясться, что комната освещается керосиновой лампой: это впечатление возникало благодаря красному шелковому плиссированному абажуру торшера.
Светлый круг падал лишь на середину комнаты, и в этом кругу, в кресле на колесиках, сидел старик, который когда-то был очень толст, да и сейчас отличался тучностью — он занимал все кресло целиком, — но теперь он стал таким дряблым, что, казалось, из него внезапно выкачали воздух. Седые волосы, очень редкие и длинные, свисали по бокам его голого черепа; вытянув шею, старик поверх очков смотрел на вошедших.
— Извините, что побеспокоил вас, — произнес Мегрэ, за спиной которого прятался клоун.
В комнате находилась еще старуха, такая же тучная, как и Жермен, краснолицая, с подозрительно белокурыми волосами; она улыбалась грубо накрашенным ртом.
Уж не попали ли они в музей восковых фигур? Нет. Эти фигуры двигались, а на маленьком столике, рядом с нарезанным пирогом, стояли две чашки с чаем, от которых шел пар.
— Роналд Декстер сказал, что сегодня вечером я могу получить интересующие меня сведения.
Стены, сплошь увешанные афишами и фотографиями, были не видны. На самом почетном месте красовался шамберьер (Шамберьер — длинный кнут, употребляемый в цирке или в манеже) с рукояткой, украшенной разноцветными лентами.
— Люсиль, подайте, пожалуйста, господам стулья.
Голос, конечно, остался таким же, как в те времена, когда этот человек выходил на манеж, объявлял коверных и рыжих; этот голос странно звучал в тесной комнатушке, такой захламленной, что бедной Люсиль трудненько было освободить два черных стула, обитых красным бархатом.
— Да, этот юноша знавал меня когда-то… — произнес старик, Прямо начало стихотворения! Прежде всего, Декстер в глазах старого циркача был «юношей». И, кроме того, он был тем, кто «знавал меня когда-то», а не тем, «кого я когда-то знавал»…
— Я знаю, что вы в трудном положении. Если бы ваш сын проработал в цирке хотя бы несколько недель, вам достаточно было бы сказать: «Жермен, это было в таком-то году. Он принимал участие в таком-то номере. Выглядел таким-то и таким-то», И Жермену даже не пришлось бы копаться в своих архивах.
И он указал на кипы бумаг, лежавших всюду — на столах и стульях, на полу и даже на кровати, так как Люсиль вынуждена была положить их туда, чтобы освободить два стула.
— У Жермена все здесь.
Он постучал себя по лбу указательным пальцем.
— Но так как речь идет о кафешантанах, я говорю вам: «Вы должны обратиться к моему старому другу — к Люсиль. Она здесь. Она слушает вас. Соблаговолите адресоваться к ней».