— А ты?
— Будь я зрителем, ограничился бы брюзжанием перед телевизором. Но я был действующим лицом информационного пространства. Я был соучастником — из-за своей пассивности. И сломался. После смерти шейха тогдашний министр внутренних дел дал мне интервью. Он произнес обличительную речь против Даниеля Лемана, заявив, что отцовское горе не оправдывает опрометчивого поступка. В заключение он назвал Даниеля террористом. «Террорист — это человек, убивающий невинных во имя того, чтобы быть услышанным и послужить своему делу» — вот что он посмел сказать. Я не смог смириться с такой подлостью и спросил: «Но разве тот, кого сегодня выставляют духовным лидером, чист и невиновен?» Мой вопрос удивил всех в студии, я это почувствовал. В наушнике раздался голос шеф-редактора: «Осторожно, Эрик! Твой вопрос звучит двусмысленно».
— Так оно и было, — подала реплику Клара.
— Нет. Именно об этом спрашивали себя политики и общественное мнение до похищения и убийства шейха. «Вы меня удивляете, — ответил министр. — Шейха никогда ни в чем не обвиняли. Недопустимо оскорблять память этого достойного человека, которого мы только что предали земле». Какой лицемер!
— И что ты сделал?
— Задал следующий вопрос: «Не кажется ли вам, что расследование теракта в автобусе номер восемьдесят три велось слишком поспешно? Разве шейх не был одним из реальных подозреваемых? До и после трагического происшествия этот человек высказывался вполне ясно: он поддерживал террористов… духовно».
— «Это безответственное утверждение», — не сдержался министр. Он был очень раздражен. «На данный момент единственный отъявленный террорист — Даниель Леман».
Этот ответ, в котором была доля истины, взбесил меня. «А вы не думаете, что поступили бы так же, если бы бомба разорвала в клочья вашего сына?» — спросил я, чтобы припереть министра к стенке, заставить его занять более ясную позицию. Он нетерпеливо передернул плечами и поднял глаза к аппаратной. Шеф-редактор приказал мне немедленно прекратить провоцировать гостя. Министр не захотел терять лицо. «Нет, — ответил он. — Ситуация, в которой каждый потакает своим желаниям, наплевав на законы, называется анархией. А анархия — это варварство. Только демократия способна сделать человека воистину гуманным». Он был очень раздражен тем, как повернулся разговор, и задал мне вопрос: «Если я правильно понял, месье Сюма, вы готовы уподобиться Леману?» Напряжение последних дней, ощущение униженности из-за необходимости вечно кому-то угождать и насмешливая ухмылка министра заставили меня ответить максимально искренне: «Нет. Я бы не смог поступить, как Даниель Леман. Мне не хватило бы мужества».
— Ух ты…
— В этот самый момент и закончилась моя карьера телезвезды одного из крупнейших каналов французского телевидения. Не сразу после интервью, до этого не дошло. Сначала отреагировали политики и собратья-журналисты. На канале некоторое время делали вид, что поддерживают меня, руководство не хотело выглядеть прикормленным властью. Время шло, со мной спорили, меня критиковали… Я знаю, что не во всем был прав тогда. Я совершил большую ошибку, выйдя из себя, был неосторожен в словах, перешел за грань дозволенного в подобных передачах.
Клара покачала головой.
— Ты был честен и искренен, — не согласилась она.
Эрик молча смотрел ей в лицо. Желание очаровать, соблазнить сменилось искренним сочувствием. Ему захотелось обнять и поцеловать Клару, но он сдержался и только погладил выступающие скулы, обвел пальцем контур пухлых губ.
— Мне бы твою уверенность! Возможно, я просто хотел дать отпор своим недоброжелателям, доказать, что я не подхалим и не угодник. Если уж быть честным до конца, я не уверен, что не жаждал известности. В последнее время я вдруг осознал, что скучаю по славе, вот и ввязался в эту новую историю, хотел напомнить окружающим о своем существовании, доказать, что со мной не все кончено.
Клару смутила откровенность Эрика, она опустила голову, не зная, что отвечать.
— Все мы так поступаем, — наконец сказала она. — У нас трудная работа. Мы зависим от признания коллег и любви публики. Вот и гонимся за популярностью.
Сюма пожал плечами:
— Все так, если признание основано на мишурной славе, если в глазах коллег и публики мы видим только ревность и зависть к нашему положению, нашим деньгам, нашей власти. И не так, если признание — награда за мужество и профессионализм. Увы, сегодня в расчет принимается только популярность. И не важно, как она заработана. Знаешь, чему научила меня эта история? Цена человека зависит от того, как долго он дарил любовь своим близким и наслаждался их любовью.
Клара сжала руку Эрика.
— Может, пора применить это знание к себе? — прошептала она.
* * *
Борис Дебрюин совещался со своими людьми. Фредерик Лен устроился в сторонке, предпочтя роль наблюдателя: он не ожидал услышать ничего нового.
— Не можете их найти? — раздраженно поинтересовался Дебрюин.
Самюэль Мерль пожал плечами, признавая свое бессилие.
— Не можем. Семья исчезла. Мы обыскали дом, расспросили соседей и ее коллег. Они словно растворились в воздухе.
— Полагаете, их похитили? — Дебрюин был явно встревожен.
— Возможно. Судя по всему, они исчезли за три дня до того, как «Теле-8» получил запись с Даниелем Леманом. Она не пришла на работу. Мы не нашли в доме ни малейших следов борьбы. Если их и похитили, то по дороге.
— Что вы узнали?
— Они ведут размеренное, спокойное существование. Ее время от времени навещают старые друзья. Сын всегда жил с ней. Парень талантлив, но крайне сдержан, пожалуй, даже закрыт. Учится на психолога. Друзей у него немного, дружат с детства, познакомились после гибели его брата в Ассоциации помощи жертвам терактов. Говорят, он уже несколько лет занимается поисками отца.
Дебрюин чертыхнулся.
— Эта история — полный абсурд! Если их тоже захватили, почему те, кто это сделал, объявили только о похищении Даниеля?
— Они не собирались раскрывать карты сразу, — вступил в разговор Жан-Франсуа Гонсалес. — Хотели привлечь наше внимание, получить широкую аудиторию. Возможен и другой вариант: семью Даниеля Лемана похитили, чтобы продемонстрировать ему, кто главный в игре, принудить примкнуть к ним, выступить с признанием. Не исключено, что его использовали, а потом убили.
— Гипотеза на гипотезе, только на это вы и способны! — взорвался Дебрюин. — Ни одного надежного следа!
— В этой истории отсутствует какая бы то ни было логика — ни террористы, ни обычные вымогатели так не действуют, — попытался оправдаться Гонсалес.
— До сегодняшнего дня у нас действительно не было ничего конкретного, — подхватил Самюэль Мерль. — Но теперь мы знаем имя — или имена — заложников и сможем провести настоящее расследование.
— Очень вам рекомендую, — буркнул Дебрюин. — Мы должны немедленно взять ситуацию под контроль, министр взбешен.