Нет такого слова - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 33

– Скажите, это поселок Академии наук?

Просто так, как бы даже из вежливости.

Мне потом (потому что в тот момент я был смят и уничтожен) вспомнились стихи Пушкина про обвал, а также строки из «Колокола» Шиллера:

Schrecklich ist’s den Leu zu wecken…

и т. д., что в русском переводе Льва Мея звучит, если я правильно помню:

«Ужасно львицы пробужденье,

Ужасней – тигров злой набег,

Но что все ужасы в сравненье

С твоим безумством, человек!»

Бело-розовая кружевная старушка посмотрела не меня взглядом разбуженной львицы и, хрипя, как тысяча тигров, прорычала:

– Не поселок Академии наук, а поселок академиков ! Ххыррр!

Почувствуйте разницу.

Я рассказывал, как давным-давно мой приятель вез на дачу Вознесенского и как тот горделиво сказал что-то вроде «Запомните, что вы везли Вознесенского». Вместо червонца. И я сразу разлюбил данного поэта. И полюбил Евтушенко. Вот почему.

Примерно 1960 год, лето. Наш поселок. Я бегу по каким-то своим делам. Около меня останавливается машина марки «Москвич 402». То есть первый после того, который как «Опель Кадет».

Молодой человек высовывается и говорит:

– Мальчик, ты здесь живешь? – Я киваю. – Мальчик, ты не знаешь, где живет поэт Павел Антокольский? Это далеко?

– Дядя Павлик? – говорю я. – Знаю. Это недалеко. Это, значит, вперед, потом направо, потом до конца и налево, и там, по левой стороне, как переедете маленькую аллейку, там на углу забор такой из сетки, профессор Авдиев живет, а потом дача Масса Владимир Захарыча, а там уже Антокольский.

– Мальчик, – говорит молодой человек, – а тебе не трудно будет сесть со мной и показать дорогу, а? Раз это недалеко?

– Ладно, – говорю, – поехали.

Едем.

– Да, – говорит молодой человек, – для тебя он дядя Павлик, а для меня – Павел Григорьевич. Он мой учитель. Я, понимаешь ты, молодой поэт. Меня зовут Евгений Евтушенко. Вот я написал новые стихи, и Павел Григорьевич разрешил мне приехать к нему на дачу, почитать ему свои стихи. И я очень волнуюсь.

Я, наверное, хихикнул.

– Да, – сказал Евгений Евтушенко. – Тебе смешно. Такой здоровый парнище, а волнуется. А вот у меня, честно, поджилки трясутся.

Мы подъехали. Я сказал:

– Что вы! Дядя Павлик добрый. Ему ваши стихи понравятся, вот увидите!

Молодой поэт Евгений Евтушенко серьезно ответил:

– Ну, спасибо.

У Павла Антокольского была жена Зоя Бажанова, бывшая актриса. Она рисовала такие смешные картинки с чертями и ведьмами. Маленькая, худая, с челочкой, много курила. Очень подходила по облику к дяде Павлику, который с лица был похож на русско-еврейскую версию Пикассо. Черные круги под глазами. Бабочка. Беретка.

Няня Поля была из Чернигова.

Она всегда была домработницей, с послевоенных лет. Маленького роста, крючконосая, некрасивая, все в руках горит.

В воскресенье она шла в кино «Эрмитаж» на утренний сеанс. Возвращалась часам к двенадцати, сидела на кухне у окна, смотрела, как машины едут по Садовому кольцу. Мы жили на 11-м этаже, видно было далеко, и Театр Советской Армии, и высотка у Красных Ворот, и гостиница «Ленинградская».

Мама ей однажды сказала:

– Поля, что вы так сидите? Пойдите, погуляйте по Москве!

– Гулять? – вдруг обиделась Поля. – Может, еще губы накрасить? Да с папиросочкой, как эти, прости господи?!

Поля нянчила мою маленькую сестру, а заодно присматривала за мной. Родители иногда уезжали, и мы оставались втроем – сестра, я и Поля. Она была очень добрая. Однажды у меня один приятель напился до полного безобразия, так Поля его водила в ванную умывать, а потом поила чаем на кухне. Мне она по утрам грела рубашку. Быстро проглаживала ее утюгом и несла ко мне в комнату. Я вообще про такое никогда не слышал. Что-то райское, что-то барское. Стыдно, странно и приятно. Мне было шестнадцать лет. Если я вечером немного перебирал по части выпить – увы, увы, случалось! – то утром она давала мне стопочку водки, соленый помидор и чашку крепкого бульона. Обычно это было по воскресеньям. Но один раз случилось перед школой. Ничего, обошлось.

Когда дома в детстве курицу за столом делили, рассказывала няня Поля, ей всегда давали шею. Куриное горло. А когда работницей была, то хозяйка у нее хотела зажилить два выходных шерстяных платья.

– А хозяйка говорит: а кто ты такая, в шерстяных платьях ходить? А я говорю: я их на свои деньги пошила!

Главное событие жизни: как она заработала на два платья, как материю выбирала, как шила, на примерки ходила, и потом такая вот подлость от хозяйки. Могла рассказывать об этом часами, в лицах, заново переживая обиду и гнев. Но она все-таки победила, отбила свои шерстяные платья. Я их видел: одно темно-синее, другое бордовое. С рюшами и буфами. С пуговицами, обшитыми шелком.

– Я перед войной замужем была, – сказала как-то няня Поля. – Недолго, три месяца. Война началась. У меня тоже было немножко своего счастья.

Баба Зина первый раз выпила, когда мы оформили ей временную прописку. До этого она держалась. А в тот день принесла бутылку и сказала мне:

– Может, отметим?

– Отметим, – легкомысленно сказал я.

Налили по стопке, выпили.

У бабы Зины заслезились глаза. Я подумал – от первого глотка водки. Она сказала:

– Как мне не повезло…

Она была из Соликамска, но вообще – ленинградская. В июне сорок первого она, оставив двоих детей у сестры, поехала к родным в Минск. Началась война, она оказалась в оккупации. Ее угнали на работы в Германию. Вернулась – сначала лагерь, потом город Соликамск. Написала в Ленинград. Сестра ответила, что всего детей было четверо, двое выжили, двое погибли. Сестрины дети – выжили. Ее дети – погибли. На лесоповале нажила грыжу – на животе торчал бугор. Первый муж пропал на войне, второй был пьяница, бил по голове. Не повезло.

К нам она приехала по рекомендации одной родительской знакомой. Дочке исполнился год, жене пора была возвращаться на работу, нужна была няня.

Баба Зина прожила у нас целый год. Очень любила нашу девочку. Даже слишком. Иногда говорила:

– Она теперь не ваша, а моя. Вот придете домой, а никого нету! А мы уже в поезде едем!

Нам было страшновато.

Иногда она называла нашу Иру – Микеша. Кто это был? Ее умерший в блокаду мальчик? Я не решался спросить. Было еще страшнее.

Она была очень верная и заботливая. С широкой доброй улыбкой. Умело готовила, стирала, гладила.