Нет такого слова - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 20

Еще в нашем поселке жил Матусовский. У него были две дочери. Мы дружили. Сам Михаил Львович был чудесным человеком, добрым, разговорчивым. Не было в нем никакой надутости. Любил всякие рискованные шутки про низкое качество пищевых продуктов (избавьте от подробностей!). Много путешествовал, говорил, что все деньги тратит на турпоездки. Снимал фильмы на 8 мм, потом показывал всем. Помню на экране индийского заклинателя змей.

Однажды я спросил отца:

– Папа, а откуда такая поговорка: «В Москву за песнями»?

– С незапамятных времен, – совершенно серьезно ответил он, – еще при царе Иване Грозном в Москве поселились поэт Матусовский и композитор Фельцман. Со всей Руси к ним ехал народ за словами и нотами.

Я почти поверил. Минуты на три.

Помню Фельцмана в гостях у Яковлевых (родителей моего друга Андрея). Фельцман любил притворяться идиотом. Он спросил меня и Андрея: «Мальчики, я купил лыжи. Говорят, их надо просмолить. Как смолят лыжи, вы не знаете?» – «Знаем. Надо густо натереть новые лыжи лыжной мазью. Потом развести костерок и подержать лыжину над огнем. Мазь растопится и впитается в дерево. Вот и все». – «Ой! – сказал Фельцман. – Так это надо такой дли-инный костер раскладывать, да?»

У Яковлевых было много собак. Овчарки Динго, Эгра и Зной. Потом еще какие-то. К ним на дачу привозили знаменитого льва Кинга (кто-то, может, помнит, как бакинцы Берберовы держали дома льва). Когда этот зверь погиб, его похоронили на яковлевском участке. Там даже памятничек стоял: каменная колонна со статуэткой льва.

Дачи Яковлева тоже нет. Она сгорела, и в ней сгорела Нонна Сергеевна, мама Андрея. А глава семьи, детский писатель Юрий Яковлевич Яковлев, умер за пару лет до того. Он сильно изменился перед смертью, заходил к моей матери и просил поесть. «Нонночка все отдает собакам, а мне ничего не остается». Был худой и страшный.

Меня на многих дачах оставляли «посидеть», пока родители в Москву съездят. Штук пять таких временных пристанищ было. Или больше. Все очень разные. Обстановку (в смысле интерьер) помню отлично. Не только где меня дитятею оставляли, но и вообще. Были трехкомнатные финские домики. Были четырех-, пяти– и шестикомнатные дома (типовые проекты). Были и нетиповые.

Помню роскошный и стильный дом Дыховичного (потом – Твардовского). Огромная гостиная с камином. Кабинет с ковровой дорожкой от стола к двери. Кто-то из друзей зашел и сказал: «Здрасссте, ваше высокопревосходительство!» Дыховичный тут же убрал дорожку. Дом его соавтора Слободского (потом – Юрия Трифонова, но дом уже снесли). Необычная угловатая лестница посреди гостиной.

Дом Матусовского, массивный, немного аскетичный, в послевоенном стиле. Дом Антокольского, с бесконечными картинами и скульптурами его жены Зои Бажановой. Дом Мироновой и Менакера – одноэтажный, картиночный, как из модного журнала. Полочки, тарелочки, красные крученые свечи.

Дом Нагибина – будто дом-музей его самого, с портретами хозяина в рамках красного дерева на столиках того же дерева, и вообще сплошной очень дорогой антиквариат, про который Юрий Маркович говорил мне: «Понимаешь, но это же не просто баловство (он произносил “бауоуство”), а часть жизни!» Дача Юрия Нагибина была не самой большой, но самой роскошной в смысле внутреннего убранства и устройства. О мебели, лампах, картинах, статуэтках я уж не говорю.

Он первым в поселке построил второй санузел при спальне на втором этаже.

Красивая лестница на второй этаж – такая широкая, что без перил.

Веранда со сплошным зеленым ковром и стеклом в пол, за которым был тщательный газон. Красиво и нереально – для наших широт, по крайней мере. Алиса Григорьевна, вдова Нагибина, продала дом. Новый хозяин снес его и построил нечто новое. Кому сейчас нужен маленький домик всего в пять комнат? Смешно.

Дом Романа Кармена – простой финский домик с роскошными авторскими фотографиями на стенах.

Дом иллюстратора Ореста Верейского – весь второй этаж превращен в одну комнату-мастерскую. На низких стеллажах альбомы с репродукциями. Я в двенадцать лет часами сидел там и рассматривал рисунки Матисса.

Дом драматурга Симукова – простой, немаленький, но уютный. Лампа над письменным столом свисала с потолка на крученом по-старинному шнуре.

Дом эстрадного автора Владимира Масса, увешанный самодеятельными, но милыми картинами-гуашами хозяина.

И дом прекрасного писателя и редкостно хорошего человека Владимира Тендрякова. Кабинет, забитый книгами. Там я, сидя на полу, прочитал «Заратустру». Или мне показалось, что прочитал.

Всех не перечислишь.

Дом, в который я и, наверное, никто не заходил, – языковеда академика Виноградова. Самый большой в поселке – тогда. По проекту Жолтовского. С колоннами. Плохой архитектор был Жолтовский. Эпигон.

Почему-то все говорили – «дача на Пахре», хотя поселок был на 36-м км Калужского шоссе, а Красная Пахра – на 45-м км. Но вот так вышло. Наверное, по ближайшей точке на карте.

Поселок был основан в 1952 году (в отличие от Переделкина, которое было еще до войны). Начерно построен – к 1958-му, наверное. Сначала не было асфальтовых дорог и водопровода.

Великолепные ванные комнаты и сортиры пустовали. Каждый день приезжал на своей бочке, запряженной слепым конем Русланом, водовоз дядя Петя. Объезжал все дачи, и жители набирали по два-четыре ведра воды. Дяде Пете совершенно добровольно помогал Ваня Дыховичный. За два сезона таскания ведер он стал настоящим силачом – мускулы просто играли.

На дачах было водяное отопление с угольными котлами. У всех на заднем дворе была куча антрацита и куча шлака. Газ был привозной, в баллонах. Воду подвели (и обновили наконец ванные с сортирами) несколько позже. Магистральный газ – еще позже. Газовые водогрейные колонки ставили с осторожностью. В некоторых домах до семидесятых были огромные дровяные колонки. У нас тоже такая была.

Телефон стоял у отдельных особо отмеченных, товарищей. Может быть, у десяти человек из шестидесяти. Но зато посредине поселка стоял домик под названием «контора». Там сидел бухгалтер, заседало правление. А в прихожей этой конторы, ключ от которой был у каждого дачника, стоял телефон. По вечерам люди ходили звонить. «Через восьмерку». Соединялось не всякий раз. Очередь стояла человек пять. Ирочка Матусовская звонила своему мальчику и громко кричала в трубку слова любви и неги. Описывала, как она без него скучает. Ему, наверное, было плохо слышно. Она говорила по буквам. Ее никто не торопил.

Электричка к нам не ходила. Доехать можно было на машине. Или на автобусе. От остановки 2 км пешком. Из них треть пути – через лесок. Никто не боялся. Даже поздним темным вечером. Не знаю почему. Шли себе безмашинные граждане и гражданки с кошелками, и ничего.

Мы приехали в поселок году в шестидесятом, кажется. Отец тогда еще не был в Союзе писателей. Его приняли в шестьдесят первом.