Нет такого слова - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 19

Давным-давно наша семья дружила с семьей писателя Юрия Нагибина. То есть с ним и его тогдашней женой Беллой Ахмадулиной.

Однажды Б.А. читала стихи в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. Там есть такой лекционный зальчик. После чего к ней подошел какой-то неизвестный старик и подарил ей бежевую папку с широкими тесемками.

А она подарила эту папку мне.

Я развязал тесемки. Там на первой странице было написано: «Н. Гумилев. Избранные стихи из разных книг». Толстая пачка машинописи. Хорошая белая бумага. Первый экземпляр.

Я никогда не слышал про такого поэта. Раскрыл наугад посередине.

И прочитал:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв…

На всякий случай я захлопнул папку.

Посидел минуты три. Раскрыл снова. И увидел:

Созидающий башню сорвется,

Будет страшен стремительный лёт,

И на дне мирового колодца

Он безумство свое проклянет…

Я помотал головой. И в третий раз раскрыл наугад:

Милый мальчик, ты так весел, так нежна твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, изменяющем миры.

Ты не знаешь, ты не знаешь, что за чудо эта скрипка,

Что такое темный ужас зачинателя игры…

Ах, милые дамы и господа 2008 года времяпребывания! Это потом я понял, что Гумилев – поэт, конечно, хороший, но не великий. Что он чрезмерен в своей кокетливой силе, красив до жеманства, экзотичен до какой-то как будто «переводности» его стихов и так далее и тому подобное.

Но тогда он пришелся в самый раз.

Я узнал, что он был расстрелян в 1921 году. Об этом было написано в Литэнциклопедии. Автором энциклопедической статьи был Андрей Синявский. Которого совсем недавно посадили за антисоветскую клевету. Все сплелось в общий узел.

Я читал Гумилева у костра ребятам.

Меня слушали полчаса, час, полтора.

И так по нескольку раз. Мои товарищи учили Гумилева со слуха. С моих слов.

Я знал наизусть – и до сей поры помню – двадцать, наверное, его стихотворений. И столько же – в кусках и отрывках.

Поэтому я не стал покупать стихи Гумилева, когда запрет с него был снят.

А бежевую папку я подарил. Вернее, так – дал почитать и не попросил назад.

Каждый понедельник к нам в дачный поселок привозили заказы. Маленький пикап был нагружен серыми пакетами, перетянутыми бумажной веревкой. Гречка, мясо, колбаса, сыр. Сыр «Виола» в том числе. В круглых коробочках. Со скандинавской блондинкой на крышке.

Удобно. Можно было заказать буквально все – от соли и спичек до вина и сигарет. В рамках ассортимента советского продмага конца шестидесятых. Можно повторять заказ или уточнять заказ, отдавая список тому самому человеку – водителю-продавцу-кассиру, – который эти заказы развозил.

Некоторые вообще отучались ходить в магазин. Было у нас семейство с изящной фамилией Вильям-Вильмонт. Николай Николаевич Вильям-Вильмонт, известный переводчик, и его домочадцы. Наверное, они дочиста подъедали все припасы, потому что в понедельник всей семьей нетерпеливо топтались у калитки, ожидая, когда в переулок завернет долгожданный пикап с заказами.

Пикап медленно объезжал все дачи. Останавливался у калитки. Водитель-продавец-кассир отыскивал нужный заказ и собственноручно тащил его в дом. За что и получал копеек тридцать. Или сорок. По тогдашним меркам очень даже ничего.

Оголодавшие дачники тут же начинали разворачивать пакеты. Водитель, пожилой дядя в белом форменном халате, брал в руки коробочку сыра «Виола», вглядывался в синеглазую финскую деву с соломенными волосами и вздыхал:

– Вот ведь красивая женщина… Разве в жизни такую встретишь?

Он часто брал с собой жену – подышать свежим воздухом. Развезти все заказы занимало часа полтора по меньшей мере. А она гуляла по аллеям нашего поселка. Я ее всегда видел со спины. Грузноватая тетенька в теплой кофте, медленно переставляющая свои немолодые ноги.

Да, а при чем тут Марина Цветаева? А Марина Цветаева вот при чем.

В сороковом году, уже вернувшись в СССР, она была влюблена в Николая Николаевича Вильям-Вильмонта. А он, молодой и красивый, говорил своей домработнице:

– Если придет такая худая старушка, скажите, что меня нет дома.

А в соседнем переулке жил человек, который чуть ли не собственноручно вынимал Цветаеву из петли 31 августа 1941 года.

Жалко, что я не снимал улицы и дома нашего поселка год за годом, с 1964-го (когда первый раз взял в руки фотокамеру) и до сего дня. Цены бы не было такой серии. Показать, как все менялось. Как великолепные по меркам шестидесятых загородные виллы превращались в девяностые и особенно в двухтысячные в скромные домики под боком у других вилл. А некоторые вовсе исчезали. Увы, увы. Остается только вспоминать.

Вспоминаются дома, которых уже нет. Например, дача переводчика с украинского Владимира Россельса (там был некий, что ли, общепоселковый диссидентский салон). Потом эту дачу купил поэт Андрей Дементьев, она сгорела, его жена прыгала со второго этажа и сломала ногу. Руины снесли, и Дементьев начал новое строительство.

В связи с этим была такая история. Исторический анекдот своего рода.

Окуджава и Дементьев в Москве жили в одном дворе. И вот они встречаются.

Окуджава говорит:

– Ах, Андрей Дмитриевич, у вас такое несчастье, дача сгорела, я вам очень сочувствую.

– Спасибо, Булат Шалвович. Ничего. Ерунда. Новую построю, лучше прежней.

– Но ведь это денег сколько нужно…

– Песни писать надо, Булат Шалвович! – сказал Дементьев. – Песни писать!

Помню дачу драматурга Климентия Ефремовича Минца, с женой которого Антониной Ивановной мои родители оставляли меня, десятилетнего, «посидеть» (пока они ездили в Москву). Антонина Ивановна мыла полы и громко пела:

Здравствуй моя Мурка,

Здравствуй, дорогая!

Здравствуй, дорогая, и прощай!

Ты зашухерила всю нашу малину,

И теперь маслину получай!

Никто, ни один человек не объяснял мне, что значит «зашухерить малину». Но я сразу и совершенно точно понял, что это такое. И что за это, естественно, полагается маслина. Справедливость, иначе говоря.

Дачу Минца купил композитор Оскар Борисович Фельцман, а потом продал певице Аллегровой, и она уже все напрочь перестроила.