Все мои уже там - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Панюшкин cтр.№ 32

Если из Толиковых рассказов о милиции я запомнил только два, да и то вот таким причудливым образом, то из Толиковых автобиографий я запомнил одну. Раз получив задание, прапорщик мой пытался осилить автобиографический жанр неоднократно. Чуть ли ни целый месяц и чуть ли не каждый день в свободное от занятий время я заставал Толика сражающимся с собственным жизнеописанием. Он был так беспомощен в этом жанре, что однажды я даже позволил себе пошутить. Я сказал: «Такое впечатление, Анатолий, будто жизни у вас и не было вовсе». Прапорщик обиделся, но попыток написать автобиографию не оставлял.

Мы занимались фехтованием. Мы читали стихи и прозу. Мы рассматривали картины в google earth. Мне даже удалось худо-бедно объяснить Толику, почему в «Завтраке на траве» господа одеты, а дамы наги. Толик всерьез переживал, что глупо, дескать, было Тарасу Бульбе наклоняться за оброненной люлькой…

Но каждый вечер до ужина прапорщик уединялся у себя в доме и писал автобиографию с таким упорством, с каким разве только мальчик Кай в «Снежной королеве» пытался сложить слово «вечность».

Я говорил:

– Анатолий! Зачем вы мне приводите тут эту сухую статистику? Родился, учился… Расскажите мне про свою жизнь так, чтобы я почувствовал, каким было ваше детство, юность… Какое впечатление произвел на вас Петербург, когда вы его впервые увидели…

Я говорил это много раз. И однажды Анатолий внял-таки мне. Однажды он сумел написать автобиографию, которая произвела на меня глубокое впечатление, хотя и несколько комического свойства.

Был уже конец июня. Жара была такая, что даже я ходил в шортах, льняной рубашке навыпуск и сандалиях на босу ногу. А прапорщик у себя в гостиной так и вовсе сидел в трусах, согнувшись в три погибели над журнальным столиком.

Заслышав мои шаги, Толик засуетился что-то с бумагами и, когда я вошел, протянул мне с гордым видом листок. Потом вспомнил, что он в трусах, засмущался этого обстоятельства, получил мою индульгенцию в виде небрежного кивка, дескать, чего там, жара же, снова принял торжественный вид и произнес:

– Вот! Я написал почти!

Автобиография была чудесной:

...

«Отец мой Александр Петрович Агапов в молодости служил охранником в мордовской колонии и вышел в отставку в 1985 году. С тех пор жил он в своей родной деревне Долгомостьево, где и женился на девушке Галине, дочери тамошнего механизатора. Нас было пять человек детей. Один мой брат умер во младенчестве, а двое других сразу после армии попали в тюрьму».

– Это гениально! – воскликнул я. – Толечка, это гениально! – и продолжал читать.

...

«Матушка была еще мною беременна, как уже отбила телеграмму в Ленинград близкой нашей родственнице и просила сразу после армии устроить меня в милицию. Если бы паче чаяния матушка родила дочь, то вместо милиции меня отдали бы замуж, и дело тем бы и кончилось».

Я взвыл от счастья:

– Гениально, Толик! Гениально!

Прапорщик сиял как блин масляный, а я катался по дивану, смеялся в голос и продолжал читать.

...

«В то время воспитывались мы не как теперь. С пятилетнего возраста отдан я был на руки трактористу Петровичу, такого трезвого поведения, что даже в страду ему продавали водку. Под его надзором на двенадцатом году выучился я управлять мопедом и трактором и мог очень здраво судить об устройстве карбюратора».

– О-о-о! Какое счастье! – от смеха у меня выступили слезы на глазах и, катаясь по дивану, я рухнул на пол, изрядно ударившись задницей. – Анатолий, это прекрааааасно! Пойдемте, пойдемте! Надо почитать это всем!

– А чего? – смущенно зарделся прапорщик. – Ну, чего? Правда ведь все.

Чуть ли не бегом мы преодолели расстояние по солнцепеку от дома прапорщика до нашего дома. Обезьяна, Ласка и Банько валялись в шезлонгах на террасе. Первый пил лимонад. Последние двое пили пимс. Сдерживая смех, я перечитал друзьям первые три абзаца Толиковой автобиографии. Ласка даже привстала в своем шезлонге, тяжело перевалившись через арбузоподобный уже живот:

– Толик, ты сам это написал?

А я продолжал читать:

...

«В это время батюшка разрешил мне ходить в школу пять километров через лес. Это нововведение сильно не понравилось Петровичу. «Слава тебе партия, – ворчал он про себя, – кажется, парень одет, умыт и при деле. Куда еще за семь верст киселя хлебать».

– Ты это сам написал, Толик? – не унималась Ласка, а лица Обезьяны и Банько выражали искреннее недоумение, если не сказать восхищение литературными талантами прапорщика. Я продолжал:

...

«Учеба моя кончилась тем, что как-то раз в подпитии батюшка сел на трактор и приехал в школу. В это время учитель спал на скамейке сном невинности. Я был занят делом. Надобно знать, что в школе была географическая карта. Она висела на стене безо всякого употребления и давно соблазняла меня шириною и добротою бумаги. Я решился сделать из нее змей и, пользуясь сном учителя, принялся за работу. Батюшка вошел в то самое время, как я прилаживал мочальный хвост к Мысу Доброй Надежды…»

– Что это? – пробормотал Обезьяна.

А я продолжал читать:

...

«Увидя мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за ухо, потом подбежал к учителю, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами. Учитель в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный был мертво пьян. Тем и кончилось мое воспитание».

– Толик! Ты это где-то списал, – сказала Ласка.

– Да правда так было, – зарделся счастливый прапорщик.

А я повалился на пол, поднял над головою Толикову рукопись и закричал совершенно счастливый:

– Пушкин! Это Пушкин! Это «Капитанская дочка»! Анатолий! Вы гений! Я не знаю другого человека, которому пришло бы в голову списывать свою автобиографию у Пушкина!

– А что? – прапорщик пунцовел и улыбался. – Правда все так было!

– Да я верю, верю!

Далее на террасе произошло у нас нечто вроде братания. Счастливо смеясь, мы прыгали и обнимались. И Ласка даже поцеловала прапорщика. А Банько поминутно хлопал прапорщика по плечу и говорил, что с него бланманже по пушкинскому рецепту. И даже Обезьяна почесал голову и сказал прапорщику: «Да, брат ты мой, круто!»

И это был самый счастливый день из всего нашего заточения.

Из всей троицы наших милых тюремщиков только одна Ласка никогда не пересекала охраняемый периметр парка, так что я стал даже подумывать, грешным делом, не является ли и она тут пленницей, удерживаемой, впрочем, не силой, как Толик, не безысходностью, как я, а чем-нибудь другим, например, любовью. Банько, кроме того, что хозяйничал по дому и готовил нам изысканные яства, занимался еще и бесплатным своим магазином. Три или четыре раза в неделю он уезжал куда-то на грузовичке с надписью «Бесплатный магазин Холивар», привозил какие-то продукты, перепаковывал, увозил раздавать, возвращал остатки… Вероятно, неизвестные мне члены группы Холивар продолжали грабить супермаркеты, снабжая деликатесными продуктами нас и неведомых нам пенсионеров в неведомых населенных пунктах, которые Банько выбирал, ткнув наугад пальцем в карту Московской области. Всякий раз, возвращаясь из своих путешествий, Банько недоуменно разводил руками и говорил: