Все мои уже там - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Панюшкин cтр.№ 29

Но не было у меня в ту ночь никакого здравого размышления. Я выпил сотню граммов виски и поддался известному зову приветливо освещенных окон, мерцавших вдали за черными деревьями. Это ведь такое детское совсем чувство, когда идешь в темноте, не глядя под ноги, а глядя только на свет, и немного щекочет в груди от первобытного какого-то волнения.

На пороге Толикова дома горел превращенный в лампу, откуда-то с Тибета привезенный буддийский молельный барабан. Ночные мотыльки с размаху ударялись об этот экзотический светильник, падали на лиственничный пол крыльца и ползали, потеряв ориентацию и отбив мозги, если у них есть мозги, шуршащею толпою в круге света на полу. А рядом сидел Толик и играл с мотыльками, тихонько подставляя им огромную свою ладонь и терпеливо ожидая, пока насекомые на ладонь вползут.

– Чего вы не спите, Анатолий? – сказал я из темноты и только потом уже вышел на свет.

– Не спится, – Толик пожал плечами, не отрывая взгляда от мотыльков.

Я сел с ним рядом и закурил. Крыльцо было широкое, достаточно широкое, чтобы места хватило не то что двум, а хоть бы даже и двадцати мужчинам. Но когда я садился рядом с Толиком, он немного подвинулся, как бы приглашая меня и демонстрируя, что компания моя ему приятна.

Мы помолчали немного, а потом я спросил:

– Скажите, Анатолий, почему вы все это делаете?

– Что?

– Ну, все наши занятия?

– Так как же? – отвечал Толик.

В его интонации было великое смирение индийского священного животного коровы: гонят ли тебя на выпас… ведут ли тебя в стойло… доят ли…

Я глубоко затянулся и уточнил вопрос:

– Скажите, Анатолий, если бы завтра Обезьяна отпустил вас? Ну, открыл бы ворота… Вы бы ушли или остались и дальше заниматься со мной фехтованием, логикой и поэзией?

– Я бы остался, – неожиданно сказал Толик, интонацией своей как бы спрашивая, можно ли ему остаться.

– Почему бы вы остались?

Мы еще помолчали. Мотыльки продолжали довольно громко биться о буддийский молельный барабан и падать наземь.

– А что там? – сказал прапорщик после паузы. – Койка в общаге? Дежурства? Развод?

– Какой развод? – я сначала не понял. – Вы разводитесь с женой?

– Да нет, – Толик засмеялся. – Развод это утром когда… Ну, в отделе весь личный состав собирают… ну, в актовом зале… ну, все начальство там… сводки зачитывают…

– А вы что делаете на этих разводах? – я вдруг подумал, что ни разу не спрашивал Толика про то, как ему жилось до того дня, когда его пленил Обезьяна.

– А я что? – Толик бережно стряхнул мотыльков с ладони. – Ну, сидишь там, записываешь в блокнот…

Тогда я придумал, что Толик мог бы каждый вечер за ужином рассказывать нам о своей милицейской жизни. С одной стороны, это было бы хорошее упражнение в элоквенции. С другой стороны, может быть, нам удалось бы если и не понять, почему тем памятным ранним утром в Питере прапорщик так зверски убил беззащитного активиста группы «Холивар», то хотя бы представить себе, что творилось у прапорщика в голове, когда он выскакивал из перевернутой патрульной машины и кричал: «А, блядь, щенки!»

Я поделился с Толиком этой своей идеей. Он удивленно пожал плечами:

– Что там рассказывать? – Но от предложения моего не отказался.

Мы помолчали еще немного, а потом я попросил прапорщика рассказать что-нибудь о себе.

– Что там рассказывать? – повторил Толик.

– Ну, знаете, в Издательском Доме, где я работал, был начальник отдела кадров, татарин. У него было несколько идиоматических выражений, которые разошлись на пословицы. Когда он злился, он говорил: «Сотру в бараний порошок», – я поглядел на Толика, но, кажется, тот не понял, что в этом выражении смешного. – А когда он принимал сотрудника на работу, то говорил всегда: «Коротко расскажи о себе», – я улыбнулся, но Толик, похоже, не понял, чему я улыбаюсь.

Он спросил только:

– При чем тут, что он татарин-то?

И я не стал развивать скользкую национальную тему, а просто попросил Толика написать назавтра автобиографию.

Попрощался и пошел спать. Шагал вдоль пруда по дорожке, довольно хорошо различимой в свете молодого месяца, и думал, что заточение, возможно, нравится Толику точно так же, как нравится и мне. Может быть, точно так же ему просто некуда идти: койка в общежитии, утренний развод в отделе, патрулирование или как там это у них называется. Обед, опять патрулирование, ужин, опять койка в общежитии, а на утро снова развод в отделе – и так всю жизнь, и ничего другого не будет. А здесь в заточении – огромный дом, полностью отданный в его распоряжение, мягкая двуспальная кровать, на какой он, наверное, и не спал никогда прежде, глянцевые журналы, экзотические яства, интересные люди, отчетливо превосходящие его в силе и ловкости, Ласка, ласково разговаривающая с ним, фехтование, книжки, спортивный зал, самурайские кодексы… Я шел вдоль пруда и думал, что, возможно, с точки зрения прапорщика, эта комфортабельная тюрьма – куда увлекательнее относительной и беспросветной свободы, в которой он прожил всю свою предыдущую жизнь.

Отойдя метров на тридцать, я обернулся и крикнул прапорщику, все еще сидевшему на крыльце:

– Толь, а вам в армии служить нравилось?

Он улыбнулся и ответил что-то, но слова его потонули в реве двигателя проезжавшей как раз за забором какой-нибудь «Ламборгини» или «Порш». Я не расслышал, но, кажется, он ответил:

– А что? Прикольно!

На следующий день после обеда я зашел к Анатолию и застал его в глубокой задумчивости над белым листом бумаги.

– Что это вы, Анатолий, делаете? – спросил я, усаживаясь напротив прапорщика в кресле.

Прапорщик отвечал, что пишет план-конспект для доклада. Помолчал минуту и сказал, что, возможно, пишет автобиографию. Помолчал еще пару мгновений и признался, что все равно ничего не получается – ни автобиография, ни доклад. А я-то даже и не думал, что прапорщик так ответственно отнесется к моей просьбе рассказать что-нибудь за ужином о своей милицейской жизни. Анатолий всерьез не находил слов, всерьез переживал, что не будет услышан, и, в конце концов, понятия не имел, как начать свое сообщение, которое я называл рассказом, а он – докладом.

– И с каких слов начинать-то?

– Подождите вы слова придумывать, – заговорил я как можно более спокойным голосом. – Вы о чем рассказать хотите?

В ответ прапорщик обрушил на меня целую лавину междометий, которая, если очистить ее от паразитических «где-то как-то» и беспричинных ругательств, сообщала бы нам, что прапорщик намеревался рассказать приблизительно обо всем, причем сразу, причем так, чтобы его однозначно поняли и положительно оценили его милицейскую работу, которую он сам не любил.

– Так не пойдет, Анатолий, – сказал я. – Расскажите нам, например, коротенько, как в милиции проходит день. А начать… Начать можете с фразы, что милиция работает круглосуточно.