Одесский фокстрот - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Соломатина cтр.№ 29

– Молокан.

– Их тоже. И просто русских. Сейчас их осталось двести… Не помню сколько.

– Но в Калифорнии много русских.

– В Калифорнии – много. Но не на Русском Холме. С тех пор, как жена умерла – я не слежу за тем, сколько у нас здесь русских. Моя жена была русская. Из Одессы.

– Да вы что! – ахает мой муж. – Моя жена тоже из Одессы!

– Он не поверит! – шепчу я мужу по-русски. И пытаюсь извлечь из торбы российский паспорт, потому что в заграничном написано, что я родилась в Украине. А в общегражданском ещё указано про Одессу.

Но старичок верит и так. Потому что американцы, в большинстве своём, искренни и доверчивы, как дети, кто бы и когда бы какой бы пурги о них не нёс.

– Хотите кофе? – он протягивает мне колпачок от термоса. – По вашим прекрасным русским глазам видно, что вы хотите кофе. Вы немного похожи на мою жену. У вас соразмерные черты лица и светлые глаза. Как у всех русских. Все породистые русские немного похожи друг на друга.

Я принимаю у него стаканчик кофе. Кто там говорил, что американцы жадные? Старичок поделился со мной раритетным для США – хорошо сваренным – кофе! Поделился просто так.

– В России, в Одессе, умели варить кофе. Моя тёща варила отменный кофе. И говорила на, – он начинает загибать пальцы, – русском, английском, французском, немецком… На четырёх языках. Очень умная и образованная была женщина. Говорила на четырёх языках и варила отменный кофе. И красиво ела. И играла на пианино. Я у неё научился. Варить отменный кофе, красиво есть и играть на пианино. Она мне говорила, что в любом возрасте можно научиться достоинству. Она считала, что умение варить кофе, необходимость красиво есть и возможность играть на пианино – неотъемлемые части достоинства. Она меня научила. Моя тёща умерла шестьдесят лет назад. Жена умерла двадцать лет назад. Мою жену привезли из Одессы в двухлетнем возрасте. В девятнадцатом году её родители сели на пароход до Константинополя. И не стали задерживаться в Европе. Очень умные и образованные были люди. Все русские – очень умные и образованные люди.

Я стою, как дура, с российским паспортом в руках и колпачком кофе, преподнесённого мне американским старичком. Мне становится стыдно за тех русских, которые считают американцев неискренними и глупыми. И за себя тоже, потому что «русский» – это не прилагательное. И не местоимение. «Русский» – существительное. И местоимение «я» – в данном контексте существенная часть этого мощного существительного. И я задаю дурацкий вопрос. Потому что когда мне стыдно, я всегда задаю дурацкие вопросы.

– Сколько вам лет?

– Ещё не столько, сколько голове этой лошади! – Смеётся он, ласково глядя на резной камень размером с монетку в двадцать пять центов. – Мне всего лишь девяносто четыре, – говорит ухоженный элегантный старик с Русского Холма.

– А вы?..

– Я коренной американец. Мои прародители высадились на Востоке пару столетий тому. В Ирландии было голодно, знаете ли. На Востоке им не сиделось. Очень неспокойные были люди. Моя покойная тёща говорила, что и я – неспокойный. Вектор непокоя можно выправить только достоинством. Тогда непокой становится позитивным. Всем нужно научаться достоинству. Но неспокойным – особенно. Мои неспокойные предки пошли на Запад и… Хотите ещё кофе?

– Нет, спасибо. Вы и так слишком любезны.

– Слишком любезны вы, русские. Мы, ирландцы, не слишком любезный народ. Так вот, они пошли на Запад, и осели здесь, и теперь мне девяносто четыре, и у меня антикварная лавка на Рашн-Хилл. Я подумываю заказать своё фото на эту витрину. Как вы считаете?

– Отличная идея! Вы очень фактурный…

– Старик. Не стесняйтесь говорить правду. Особенно если эта правда – хорошая. Я – очень фактурный старик. Нет ничего плохого в слове «старик». Вы поймёте. Кстати, старики не обязаны успокаиваться. Они обязаны быть достойными. Удачи вам, ребята! Приходите ещё. И знаете что? Приезжайте! Приходите к нам, на Запад. На Русском Холме так мало русских из Одессы!

– Я поняла, почему не кормить голубей! Я же одесситка! Это же старый одесский фортель: хочешь нагадить соседу – насыпь на его подоконник семечек! И на утро…

– У вас очень подвижная мимика. Вам идёт. Вы очень красивая в движении.

Он отполировал своё достоинство до степени благородства.

Благородный старик улыбается нам. Мы улыбаемся ему.

– У вас замечательная лавка.

– Я знаю.

Достоинство – это правда. Благородство – это принятие должного. И правды. И всего остального.

Улыбка – это один из способов стать спокойнее.

* * *

Мне улыбается один из платанов. Чёрт возьми, выражение его… его ствола похоже на выражение лица того старика с Рашн-Хилл.

Русских писателей ночью под платанами текилой не кормить!

Встаю и медленно топаю по Пушкинской. Пока я ещё для этого города не антиквариат. Я – хлам. «Умрёшь – назовут гением!» – сказала моя литредактор, когда я читала ей вслух рукопись «Двадцать лет вперёд». Не надо гением. Ни после смерти, ни при жизни. Надо: хороший кофе. И… Дос текилос, пор фавор!

Около Филармонии поворачиваю направо и спускаюсь вниз. Здесь легче ловить фару, которая довезёт меня до тени винограда под Жеваховой горой. Легче и дешевле. Я тут ещё не обязана платить за «когда». А только – за: «из чего».

Останавливается смешной новенький глянцевый «жучок». С молодой девушкой внутри. Девушка сосредоточенно, неторопливо везёт меня мимо огней порта, мимо мрака Пересыпи.

– Вы знаете, я недавно была в Сан-Франциско… – говорит мне молодая девушка, когда мы выезжаем на Николаевскую дорогу. – Там всё как-то… Как-то по-доброму! Достойно.

– Да?! Как интересно!..

Достойно, как платаны Одессы. Ночью. Под текилу. На Пушкинской. Не важно, из чего мы. Не важно даже – когда. Только не надо на безупречные ботинки вешать металлические цепуры. И тем более не надо их вешать на деревья. Вот где оно теперь, например, то дерево?

Я не помню, когда в Одессе появилось «то дерево». Будь я старой занудой, как мой друг с балкона на Дегтярной, я бы непременно поискала в Интернете что-нибудь «на предмет». Но Интернет – не старая добрая библиотека, где надо работать. Интернет, чаще всего, – обыкновенный забор, куда кто что хочет – то и пишет. Поэтому я решила прочитать опус моего друга с того самого балкона – под названием «Легенда за Дуба Хаима и Пень Независимости» из книги «Легенды Одессы». Угадала все буквы. И даже слова. Сложила их в предложения. Отследила абзацы. О чём эта вещичка – так и не поняла. Вероятно, чрезмерное увлечение «одесским» языком напрочь вышибло из моего друга язык, собственно, русский. Что правда, помогла фотография на заднике обложки. Там запечатлено то самое «то дерево». Установленное, если верить фотографии, к десятилетию независимости Хохляндии. «Вживую» я этой позолоченной надписи поверх той самой беседки, возведенной над пнём, обмотанным цепью, не помню. Выбитое в гипсе и обильно псевдопозолоченное изречение гласило буквально следующее: «10 рокiв Незалежностi Украïни». Поверх было кладбищенское: 24.08.1991 – 24.08.2001. И над этим реяла трёхзубая вилка. Герб Украины, собственно.