Она умолкла, яростно почесала голову, заросшую светлыми, как
солома, волосами.
– Да уж, что было, то было. Вот что я тебе скажу: из
тех, что со мной в приюте сидели, уж никого в живых не осталось. Двух
последних, Овена и Абеля, прикончили несколько дней тому кнехты господина
Фулько. Абель сдался, как и я, но его все равно зарубили, хоть он меч бросил.
Меня пощадили. Не думай, что по доброте душевной. Нет, меня на плацу уже
крестом раскладывали, но тут примчался офицер и не допустил потехи. Ну а от
эшафота ты меня упас…
Она на минуту замолчала.
– Ведьмак?
– Слушаю.
– Я знаю, как отблагодарить. Если только захочешь…
– Ну?
– Пойду взгляну, как там с лошадьми, – быстро
сказал Кагыр и встал, заворачиваясь в плащ. – Прогуляюсь немного… по
округе…
Девушка чихнула, потянула носом, кашлянула.
– Ни слова больше, Ангулема, – опередил ее
по-настоящему злой, по-настоящему устыдившийся, по-настоящему смутившийся
Геральт. – Ни слова!
Она снова кашлянула.
– Ты действительно не хочешь меня? Ни капельки?
– От Мильвы ты уже получила ремнем, соплячка. Если
немедленно не замолкнешь, получишь добавку от меня.
– Все, молчу.
– Послушная девочка.
В склоне горы, поросшем худосочными и кривыми сосенками,
зияли дыры и ямы, прикрытые или обшитые досками, соединенные мостками,
лесенками и лесами. Из дыр торчали опирающиеся на скрещивающиеся столбы
помосты. По некоторым бегали люди, толкающие тележки и тачки. Содержимое
тележек и тачек – которое на первый взгляд казалось грязной, перемешанной с
камнями землей – сваливали с помостов в большое четырехугольное корыто, вернее,
в набор постепенно уменьшающихся, перегороженных досками корыт. По корытам постоянно
и шумно текла вода, подводимая с лесистой возвышенности по опирающимся на
невысокие крестовины деревянным желобам. И таким же образом выводимая вниз, к
обрыву.
Ангулема слезла с лошади, дала знак Геральту и Кагыру
сделать то же. Оставив лошадей у изгороди, они направились к постройкам, увязая
в грязи, скопившейся вдоль неплотно сбитых желобов и труб.
– Промывка железной руды, – сказала Ангулема,
указывая на приспособления. – Вот оттуда, из шахт рудника, вывозят добычу,
выгружают в корыта и смачивают водой, которую берут из ручья. Руда оседает на
поддонах, оттуда ее выбирают. Вокруг Бельхавена множество рудников и таких
промывочных. А руду везут в долину, в Маг Тургу, там расположены печи и
плавильни, потому как там больше лесов, а для выплавки нужны дрова.
– Благодарю за лекцию, – кисло прервал
Геральт. – Мне доводилось в жизни видеть несколько рудников, и я знаю, что
именно необходимо для выплавки. Когда ты наконец скажешь, зачем мы сюда
приехали?
– Чтобы поговорить с одним моим знакомцем. Здешним штайгером.
Пошли за мной. Ха, да вот он! У столярной мастерской. Пошли.
– Краснолюд?
– Ага. Его зовут Голян Дроздек. Он, как я сказала…
– …здешний штайгер. Это-то ты сказала, а вот о чем
собираешься с ним поболтать, сказать забыла.
– Гляньте на свои сапоги.
Геральт и Кагыр послушно глянули на обувь, испачканную
шламом странно красного цвета.
– У полуэльфа, которого мы ищем, – опередила
вопрос Ангулема, – во время разговора с Соловьем была точно такая же
грязюка на гамашах. Улавливаете?
– Теперь да. А краснолюд что?
– Не заговаривайте с ним вообще. Переговоры я беру на
себя. А вас он должен считать теми, которые не болтают, а работают мечами.
Сделайте грозные мины.
Делать грозные мины не понадобилось. Одни из
присматривавшихся к ним горняков быстро отводили глаза, другие замирали,
раскрыв рты. Оказавшиеся у них на пути спешили уступить дорогу. Геральт
догадывался почему. На лице Кагыра и его собственном все еще были видны синяки,
кровоподтеки, царапины и припухлости – красочные следы драки и порки, которую
учинила им Мильва. Так что выглядели они людьми, обожающими давать по зубам
друг другу, а уж чтобы дать по морде третьему, их долго упрашивать не было
нужды.
Краснолюд, знакомец Ангулемы, стоял у домика с табличкой
«Столярная мастерская» и выводил что-то на щите, сколоченном из двух
оструганных досок. Увидев приближающихся, он отложил кисть, отставил банку с
краской, глянул исподлобья. На его физиономии, которую украшала заляпанная
краской борода, возникло удивление.
– Ангулема?
– Как дела, Дроздек?
– Это ты? – Краснолюд раззявил скрывающийся под
бородой рот. – Это, что ль, верно ты?
– Нет. Не я. Воскресший пророк Лебеда! Ну, спроси еще о
чем-нибудь, Голян. Что-нибудь другое. Поумней. Для разнообразия.
– Не шути, Светлая. Я уж тебя увидеть не ожидал больше.
Был тут пяток дней тому Мулица, говорил, сцапали тебя и на кол насадили в
Ридбруне. Клялся, что не врет.
– Все ж какая-никакая, а выгода, – пожала плечами
девушка. – Ежели теперь станет Мулица у тебя под свою честность деньги
просить и клясться, что вернет, так ты будешь знать, чего его клятвы стоят.
– Я это и без того давно знал, – ответил
краснолюд, быстро моргая и шевеля носом совсем как кролик. – Я б ему и
шелонга ломаного не одолжил, хоть он усрись и землю жри. Но тому, что ты жива и
цела, рад, рад. Эй, а может, по такому случаю и ты мне долг отдашь?
– Не исключено. Вполне даже может быть.
– А кто ж это с тобою, Светлая?
– Добрые други.
– Ну, морды… А куда ж боги ведут?
– Как обычно, куда глаза глядят. – Ангулема
проигнорировала испепеляющие взгляды ведьмака, втянула носом щепотку порошка,
остальное втерла в десну. – Нюхнешь, Голян?
– Пожалуй. – Краснолюд подставил руку, втянул
носом подаренную щепоть наркотика.
– Если по правде, – продолжала девушка, – то
думаю в Бельхавен податься. Не знаешь, Соловей с ганзой не там ли, к случаю,
залег?
Голян Дроздек наклонил голову.
– Тебе, Светлая, надобно Соловья избегать. Разозленный
он, говорят, на тебя, как та еще росомаха, когда ее в зимнюю пору разбудить.
– Жуть! А если до него весть дошла, что меня на острый
кол парой лошадок натянули, у него сердце не помягчало? Не пожалел? Слезинки не
обронил, бороденки не обсопливил?