– Прыгнула. Этот маленький цинтрийский полудьяволенок
прыгнул. Истинный Львенок Львиной крови. А Яльмар, чтобы не вызвать насмешек,
вынужден был рискнуть, прыгнув через еще более длинный ряд камней. И он
рискнул. Сломал ногу, руку, четыре ребра и разорвал лицо. До конца жизни у него
останется шрам. Яльмар Кривоустый! И его знаменитая невеста! Хе-хе!
– Невеста?
– А ты об этом не знала? Столько всего знаешь, а этого
– нет? Она приходила к нему, когда после «великолепного» прыжка он лежал и
лечился. Читала ему, рассказывала сказки, держала за ручку… А стоило
кому-нибудь войти в комнату, оба краснели как два мака. Ну и наконец Яльмар
известил меня, что они обручились. Меня чуть удар не хватил. Я тебе, сопляку,
отвечаю, покажу обручение, ага, плетью из сыромятной кожи. Но, честное слово, я
немного испугался, поверь, потому что понимал, что у Львенка горячая кровь, что
ей все трын-трава, потому как она бесстрашная, чтобы не сказать – психованная…
К счастью, Яльмар весь был в лубках и перевязках, так что глупостей они
наделать не успели, да и не могли…
– Сколько же им тогда было лет?
– Ему пятнадцать, ей – неполных двенадцать.
– Пожалуй, ты малость переусердствовал со своими
опасениями.
– Разве что самую малость. Именно. Но Калантэ, которой
я вынужден был обо всем рассказать, не отмахнулась от проблемы. Я знаю, что у
нее были матримониальные планы касательно Цири, кажется, имелся в виду Танкред
Тиссен из Ковира, а может, реданский Радовид, точно не знаю. Но слухи могли
нарушить проекты марьяжа, даже слухи о невинных поцелуйчиках или полуневинных
ласках. Калантэ незамедлительно забрала Цири в Цинтру. Девочка скандалила,
кричала, захлебывалась соплями, но все впустую. С Львицей из Цинтры не спорят.
Яльмар потом два дня лежал, отвернувшись лицом к стене, и не произносил ни
слова. А как только выздоровел, вознамерился украсть скиф и в одиночку плыть в
Цинтру. Получил ремнем и успокоился. А потом…
Крах ан Крайт замолчал. Задумался.
– Потом наступило лето, затем осень, и уже вся
нильфгаардская рать пёрла на Цинтру с южной стороны, через Марнадальские
ступени. А Яльмар нашел другую оказию стать мужчиной. В Марнадале, под Цинтрой,
под Содденом он мужественно кидался на Черных. Потом тоже, когда драккары
ходили к нильфгаардским берегам, Яльмар с мечом в руках мстил за якобы невесту,
о которой тогда ходили слухи, будто она погибла. Я не верил, потому что не было
феноменов, о которых я тебе рассказывал… Ну а теперь, когда Яльмар узнал о
возможной спасательной экспедиции, он вызвался добровольцем.
– Спасибо за рассказ, Крах. Я передохнула, слушая тебя.
И забыла о… заботах.
– Когда отправляешься, Йеннифэр?
– В ближайшие дни. Возможно, завтра. Осталась еще одна
последняя телесвязь.
Глаза Краха ан Крайта были словно глаза ястреба. Свербили
глубоко, до самого дна.
– А ты случаем не знаешь, Трисс Меригольд, с кем
беседовала Йеннифэр в последний раз, перед тем как размонтировать дьявольскую
машину? В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое августа? С кем? И о чем?
Трисс прикрыла глаза ресницами.
Преломленный бриллиантом луч света оживил розблеском
поверхность зеркала. Йеннифэр протянула обе руки, произнесла заклинание.
Ослепительная вспышка превратилась в клубящийся туман, туман стал быстро
сгущаться. Появилось изображение комнаты с затянутыми яркими тканями стенами.
Движение в окне. И неспокойный голос:
– Кто? Кто там?
– Трисс, это я.
– Йеннифэр? Ты? О боги! Откуда… Где ты?
– Не имеет значения, не блокируй, изображение
неустойчивое. И убери светильник, он слепит.
– Готово. Конечно.
Хотя пора была поздняя, Трисс Меригольд была не в неглиже,
но и не в рабочем костюме. На ней было выходное платье. Как обычно, застегнутое
до самого верха.
– Мы можем разговаривать свободно?
– Конечно.
– Ты одна?
– Да.
– Лжешь.
– Йеннифэр…
– Меня не обманешь, девчонка. Я знаю твою улыбочку,
насмотрелась… У тебя такая была, когда ты взялась у меня за спиной спать с
Геральтом. Тогда ты тоже натягивала маску невинности, как и теперь. И сейчас
она означает то же самое, что и тогда!
Трисс покраснела. А рядом с ней в окне появилась Филиппа
Эйльхарт в темно-синем мужском вамсе с серебряным шитьем.
– Браво, – сказала она. – Ты, как всегда,
проницательна, как всегда, мудра. Как всегда, тебя трудно понять. Рада видеть
тебя в здравии, Йеннифэр. Рада, что безумная телепортация из Монтекальво не
окончилась трагически.
– Ладно, предположим, что тебя это действительно
радует, – скривилась Йеннифэр. – Хотя это слишком уж смелое
предположение. Но бог с ним. Кто меня предал?
– А разве это важно? – пожала плечами
Филиппа. – Уже четыре дня, как ты контактируешь с предателями. С такими,
для которых продажность и предательство – вторая натура. И с такими, которых ты
сама принудила к предательству. Один из них предал тебя. Нормальное дело. Не
говори, что ты этого не ожидала.
– Конечно, ожидала, – фыркнула Йеннифэр. –
Лучшее тому доказательство, что я контактирую с вами. А ведь не следовало бы.
– Не следовало. Но раз контактируешь, значит, тебе это
необходимо.
– Браво. Как всегда, мудра, как всегда, проницательна.
Я связалась с вами, чтобы подтвердить, что тайна вашей ложи, если говорить обо
мне, вне опасности. Я вас не предам.
Филиппа глядела на нее из-под опущенных ресниц.
– Если ты рассчитывала, – сказала она
наконец, – что таким образом купишь себе время, покой и безопасность, то
просчиталась. К чему обманывать себя, Йеннифэр? Убегая из Монтекальво, ты
сделала выбор, поставила себя по определенную сторону баррикады. Кто не с
ложей, тот против ложи. Сейчас ты пытаешься опередить нас в поисках Цири, а
мотивы, которыми ты руководствуешься, противоположны нашим. Ты действуешь
против нас. Не хочешь допустить, чтобы мы использовали Цири в наших
политических целях. Так знай: мы сделаем все, чтобы ты не успела
воспользоваться ею в своих – сентиментальных.
– Значит, война?
– Состязание, – ядовито усмехнулась
Филиппа. – Только состязание, Йеннифэр.
– Честное и благородное?
– Ты шутишь!