Шторы оказались подняты, а может, их никогда и не было. У самого подоконника виднелась раковина с водопроводным краном. Комната была очень маленькой и служила, очевидно, подсобным помещением для кухни. Света в ней не было — он шел через открытую дверь от стоявшей на кухонном столе лампы. Свет бил в окно, подсвечивал туман и слепил Хилари, которая долго поэтому не могла разглядеть ничего, кроме самой лампы и скатерти в синюю и белую клетку, на которой она стояла. Постепенно ее глаза привыкли, и она увидела кое-что еще. В том числе миссис Мерсер, снимающую с плиты чайник. Плита находилась сразу за столом — огромная старинная плита с пышущими огнем конфорками. И миссис Мерсер снимала с нее чайник. Она повернулась к столу, поставила чайник на поднос рядом с лампой — старинный оловянный поднос с позолотой — и с трудом разогнулась, словно избавилась от страшной тяжести.
Хилари постучала в окно.
Целую минуту ничего не происходило. Потом миссис Мерсер обошла стол и направилась в подсобку. Она перегнулась через раковину, отодвинула задвижку на окне и, распахнув его, слабым медлительным голосом спросила:
— Вы принесли молоко? Я не ждала вас в такую погоду.
Хилари постаралась просунуться в окно как можно дальше. Ей вовсе не улыбалось, чтобы оно захлопнулось прямо у нее перед носом. Кроме того, она готова была шагать по трупам, чтобы добраться до пузатого коричневого чайника, и от души надеялась, что миссис Мерсер не забыла наполнить молочник, который она разглядела теперь на столе. Наличие на столе одной-единственной чашки добавило ей решимости. Альфреда Мерсера к ужину здесь явно не ждали. Она просунулась чуть дальше и сказала:
— Добрый вечер, миссис Мерсер.
Несчастная женщина отшатнулась так, что обязательно упала бы, не успей она ухватиться за край раковины. Лампа светила ей в спину, и лицо казалось лишь темной размытой кляксой. Через минуту она слабым голосом проговорила:
— Мисс Кэрью?
Хилари кивнула:
— Вы не хотите меня впустить? Я с удовольствием выпила бы чашку чая. Вы даже не представляете, с каким удовольствием я бы ее выпила. Я тут, понимаете, упала с велосипеда. Выгляжу, наверное, так, будто продиралась сквозь заросли колючек. Могу я войти и привести себя в порядок?
Миссис Мерсер все еще держалась одной рукой за раковину. Другой она схватилась за сердце.
— О, мисс, как же вы меня напугали!
— Простите, я не хотела.
Миссис Мерсер не отрываясь смотрела на Хилари.
— Вам лучше уехать, — проговорила наконец она.
— Возможно, — согласилась Хилари. — Только вряд ли это получится. От велосипеда мало чего осталось. Почему бы вам не впустить меня и не угостить чаем?
— Мой муж не любит гостей. Я жду его с минуты на минуты.
— На столе только одна чашка.
Миссис Мерсер явно разозлилась.
— Позвольте уж мне самой решать, кого приглашать в дом, а кого нет! Вас я, например, сколько помню, сюда не звала! Вы вообще в своем уме, что здесь оказались? Или вам больше заняться нечем, кроме как выслеживать людей и навязываться тем, кто вас знать не желает? Немедленно уходите! И чем скорее, тем лучше, потому что если Мерсер вас здесь застанет… Если Мерсер вас здесь застанет…
Если первый раз ей еще удалось произнести это имя злобным шепотом, то на второй силы ее оставили. Ее голос сорвался на хрип, а глаза с ужасом уставились в одну точку, где воображение вывесило для нее картину: Альфред Мерсер, возвращающийся домой и застающий их — вместе.
— Миссис Мерсер! — настойчиво позвала Хилари. — Мне только нужно вас кое о чем спросить. Я вовсе не хочу здесь оставаться. Мне нужно возвращаться в город.
Миссис Мерсер высунула бледный язык и быстро облизнула пересохшие губы.
— Так уезжайте. Уезжайте, уезжайте, пока можете.
Хилари кивнула.
— Я хочу уехать точно так же, как вы — от меня избавиться. И сделаю это в ту же минуту, как вы расскажете мне то, что я хочу знать. Кстати, советую поторопиться, если вы не хотите, чтобы Мерсер застал меня здесь. Только лучше бы вы все же пустили меня в дом.
Бледный язык миссис Мерсер снова прошелся по ее губам.
— Я… я не могу. Он мне сердце вырежет.
Спина Хилари покрылась мурашками — не столько от самих слов, сколько от того, с каким невыразимым ужасом они были произнесены. От такой беседы толку было немного. Хилари перегнулась через подоконник еще дальше и ухитрилась схватить миссис Мерсер за запястье. Оно было ледяным, а пальцы, вцепившиеся в край раковины, — каменными.
— Послушайте, — сказала она. — Мне нужно знать, что вы имели в виду, когда говорили, что хотели видеть Марион Грей во время суда.
Миссис Мерсер попыталась высвободиться, но ей это не удалось.
— Я хотела. Я пыталась. Никто не может сказать, что я не пыталась. Я думала, он меня убьет.
— Я верю вам, верю. Но зачем? Зачем вы пытались ее увидеть? Что вы хотели ей рассказать?
Она почувствовала, как бешено забился пульс под ее пальцами, и сжала их еще сильнее. При мысли, сколько несчастья и горя они уже вынесли и сколько им еще предстоит, у нее слегка закружилась голова. И самым страшным из этого была не боль, не смерть и даже не убийство — это была необходимость продолжать жить, когда твою душу выжгли уже дотла. Она подумала о том, какой Марион была и какой она стала. Когда она заговорила, ее голос дрогнул:
— Вы спрашивали меня о Марион. Если бы вы увидели ее теперь, вы бы просто не выдержали. Поверьте мне. Скажите мне: зачем вы хотели ее увидеть и что собирались ей рассказать? Вы говорили, что тогда все было бы по-другому. Вы говорили мне это в поезде. Так что же вы хотели ей рассказать?
Миссис Мерсер уже не пыталась вырваться. Ее руки безвольно скользнули вниз, и она тихим усталым голосом произнесла:
— Слишком поздно.
— Скажите! — настаивала Хилари.
Миссис Мерсер безвольно покачала головой — казалось, у нее просто не осталось сил держать голову прямо, и она безвольно болтается из стороны в сторону.
— Отпустите меня! — попросила она.
Хилари лишь крепче сжала ее запястье.
— Что вы хотели ей рассказать?
И миссис Мерсер расплакалась. Ее нос сморщился, и слезы, оставляя по обе стороны от него влажные блестящие дорожки, потекли к уголкам губ.
— Слишком поздно, — проговорила она, глотая слезы. — Меня воспитали в вере, и я знаю, что натворила. Я не смею больше читать Библию, не смею молиться, но и обещание, данное мною Мерсеру, я нарушить тоже не смею. Если бы мне удалось сказать ей тогда, возможно, это что-то бы изменило. Теперь нет. Прошлого не воротишь и сделанного тоже не вернешь. Если Мерсер узнает, он убьет меня, а я не хочу в ад.