Глава 11
в которой мы возвращаемся в Моравию, в город и замок Одры,
где польское посольство предлагает устранить препятствия в укреплении братских
связей с Чехией, а Рейневан кое-что узнает о политике.
Было пятое апреля, когда они добрались до Одр. Инцидент со сбежавшим
Шиллингом заставил их беспокоиться о судьбе Горна, уже в пути они приняли
решение ехать на Совинец. Но не довелось. Первым, кого они встретили во дворе
замка, был сам Урбан Горн.
Когда он их увидел, его лицо потемнело, а глаза вспыхнули.
Однако он не сделал ни малейшего движения, стоял спокойно и неподвижно.
Возможно, потому, что его движения сильно ограничивала толсто забинтованная шея
и поддерживаемая перевязью левая рука. А также то, что их было трое, а он один.
– Приветствую, – банально начал Рейневан. –
Как дела?
– Так, как выгляжу.
– Ух ты.
– Мы тебя оставили, – Шарлей едва заметно
подмигнул Рейневану и Самсону, – несмотря ни на что, в лучшем состоянии.
Кто это тебя так обработал?
Горн ругнулся, сплюнул и посмотрел на них исподлобья.
– Шиллинг, – сильно сжал зубы Горн. – Застал
меня врасплох, сволочь. Сбежал из Совиньца.
– Убежал, ай-ай-ай… – Шарлей преувеличенно заломил
руки. – Слышишь, Рейнмар? Самсон? Шиллинг сбежал! Это нехорошо, очень
нехорошо. Но, с другой стороны, хорошо.
– Что? – пробурчал Горн. – Что хорошо?
– Что он убежал недалеко, – выпалил
Рейневан. – Мы повстречались. А присутствующий здесь Шарлей, тот, который
сейчас, собственно, скалит зубы, порезал его своей шаблюкой на кусочки, как
щуку. Мир улучшился, когда на одного мерзавца в нем стало меньше. Ну, Горн, без
обид, оставим ссору. Предлагаю, чтобы та перестал хмуриться и пожал нам
десницы. Ну?
Урбан покрутил головой.
– Вы никак с дьяволом в сговоре, вся ваша чертова
тройка. У вас дьявол под кожей, у каждого из вас. Лучше, зараза, быть с вами,
чем наоборот. Без обид. А за скотину Шиллинга большое спасибо. Дай руку,
Шарлей. Рейнмар… Ааау, Самсон! Без объятий, мать твою, без объятий! Швы
разойдутся!
Прокоп Голый принял Рейневана стоя. Сам стоял и его садиться
не приглашал.
– Ты, – начал он бесцеремонно, – кажется,
чего-то ждешь? Чего? Выражения благодарности за неоценимый вклад в миссию в
Силезию? Сим выражаю тебе выражения и заверяю, что твои заслуги не будут
забыты. Достаточно? Или ты, может, ждешь акта соболезнования по поводу того,
что ты был подвергнут испытанию на верность и подлежал тесту на лояльность? Не
дождешься такого акта. Впрочем, насколько я знаю, вы уже отыгрались на
Бедржихе, просто удивительно, что это вам сошло с рук. Есть ли еще что-то, что
я позабыл назвать? Говори быстро, у меня нет времени, польские послы ждут.
– Мои друзья хотят покинуть Одры, жаждут проведать
близких. Они могут сделать это без препятствий?
– Шарлей и дурачок? Могут делать, что хотят. Всегда
могли.
– А я?
Прокоп отвел взгляд. Долго смотрел на тучи за окном.
– Ты тоже.
– Благодарю, гейтман. Вот, пожалуйста, decoctum. Я
приготовил целый флакон, на запас… Если б боль вернулась…
– Спасибо, Рейневан. Езжай, ищи ту свою панну. Но
прежде, чем попрощаемся, еще одно дело. Один вопрос. Я прошу, чтобы ты дал на
него искренний ответ.
– Спрашивай.
Прокоп Голый медленно повернул к нему голову. Его глаза
кололи, словно кинжалы.
– Это ты сдал Домараска в Ополе? Он из-за тебя
провалился? Ты его предал?
– Я никого не предавал. В особенности того Домараска.
Не имею понятия, кто это. Не знаю никого, кого бы так звали.
– Я ждал такого ответа. – Глаза Прокопа не
изменили выражения. – Именно такого. Но если бы чисто случайно было иначе,
тогда… Тогда не возвращайся, Рейневан. Вместо того, чтобы возвращаться, беги,
брось всё и беги. Потому что Домараска я тебе не прощу. Если бы оказалось, что
это ты, что это из-за тебя, я убью тебя. Собственными руками. Не говори ничего.
Иди уже. С Богом.
Они попрощались за Верхними воротами. Дул резкий ветер с
Одры, проникал холодом до мозга костей. Рейневан прятал уши в меховой воротник.
– Езжай с нами! – Шарлей натянул поводья
вороному. – Езжай так, как стоишь. Не понимаю, что тебя здесь еще держит.
К черту, парень, я чувствую угрызения своей неспокойной совести. Я не должен
тебя оставить.
– Вскоре я появлюсь в Рапотине, – соврал
он. – Буду со дня на день. Ты пока передай привет пани Блажене. Поклонись
Маркете, Самсон. Обними ее от меня.
– Само собой разумеется, – грустно улыбнулся
великан. – Само собой. Мы ждем тебя, Рейневан. Пока бывай и…
– Что?
– Не дай собой манипулировать. Не позволяй, чтобы тебя
использовали.
– Меня не пригласили не совещание! – Голос у
Корыбутовича был спокойный, но было видно, что внутри он аж кипит от злости.
– Не пригласили меня, – повторил он. – А из
польского посольства никто даже не передал мне почтения. Вроде меня вообще не
было! Будто обо мне не знают! Я, черт возьми, племянник их монарха! Я князь!
– Милостивый князь… – Рейневан откашлялся, а потом
начал декламировать то, что приказал ему продекламировать Бедржих из
Стражницы. – Соблаговоли понять деликатную ситуацию. Король Ягелло объявил
всему христианскому миру, что ты пребываешь в Чехии без его ведома, без его
участия и прямо супротив его воли. В Польше ты проклят и предан изгнанию. Ты
удивляешься, что польское посольство не имеет с тобой отношений? Это была бы
вода на мельницу Люксембуржца, новый повод для поклепов крестоносцев. Снова
кричали бы, что Ягелло поддерживает гуситов, активно и оружием. Сам же знаешь, что
ты для Люксембуржца, как бельмо в глазу, ты и твое рыцарство. Он знает, какой
ты являешься силой. И просто тебя боится.
Лицо Сигизмунда Корыбута просветлело, через мгновение
казалось, что он лопнет, что гордость разорвет его. Рейневан продолжал заученный
урок.
– Хотя на совещание тебя не пригласили, непременно о
тебе говорили. Я возвращаюсь из Силезии, с миссии, поэтому знаю, что на тебя,
князь, на твою силу опираются все планы, а планы эти велики. В этих планах не забыты
и твои заслуги, они будут вознаграждены.