– Благодарю тебя за то, что спас меня, повторил
Рейневан. – Но с тобой не поеду. Я возвращаюсь в Силезию.
Урбан Горн долго молчал, смотря во след удаляющейся свиты
Яна из Краваж. Потом обернулся в седле. Он уже сбросил с себя образ серенького
чешского шляхтича и снова был прежним Горном: Горном в элегантном плаще из
тонкой шерсти, Горном в рысьем колпаке с прекрасными перьями цапли. Горном с
пронизывающими и сверлящими, как сверла, глазами.
– Ты не возвращаешься в Силезию, – сказал он
холодно. – Ты со мной едешь.
– Ты не слушал? – повысил голос Рейневан. –
Не дошло до тебя? Я должен вернуться! От этого зависит судьба близкого мне
человека.
– Панны Ютты де Апольда, – бесстрастно подтвердил
Горн. – Знаю.
– Ах, знаешь? Следовательно, знаешь и то, что я сделаю
все, чтобы…
– Знаю, – резко перебил Горн, – что сделаешь
все. Вопрос в том, сколько ты уже сделал.
– О чем ты… – Рейневан почувствовал, что бледнеет.
А потом краснеет. – К чему ты клонишь?
– Тише, коль так ваша милость. – Горн посмотрел на
наблюдающих за ними поляков, тронул коня, подъехал так близко, что они
соприкоснулись стременами. – Огласка делу не поможет. А к чему клоню, ты
сам хорошо знаешь. Вести ширятся быстро, а сплетни еще быстрее. Ходят слухи,
что тебя недавно принудили к измене. А сплетни говорят, что ты давно был
предателем. С самого начала.
– Черт возьми! Ты же меня знаешь. Ведь…
– Я знаю тебя, – опять перебил Горн. –
Поэтому сплетням не верю. Что касается известий… Те стоило бы проверить. Как
говорится, нет дыма без огня. Поэтому, повторяю, ты не возвращаешься в Силезию.
Едешь со мной в Совинец, оттуда с эскортом тут же откомандируем тебя в Прагу.
Это приказ Неплаха. Я должен его исполнить, небось, понимаешь.
– Послушай…
– Конец дискуссии. В путь.
Когда вечерело, они попрощались с поляками и Гласом из
Либочан. Кохловский, Надобный, Куропатва из Ланьцухова и таборитский сотник
повернули на оломунецкий тракт, которым собирались добраться до Одр. В Одрах,
как следовало из предварительных разговоров, стоял старый знакомый. Добеслав
Пухала, со всем свои польским отрядом. С некоторых пор Одры стали центром
набора добровольцев из Польши и главной сердцевиной торговли контрабандным
польским оружием.
Прощание было теплым. Поляки затискали и зацеловали
Рейневана, а Куропатва сердечно пригласил его в Одры, чтобы, как он выразился,
воевать плечом к плечу и совместно делать дела. В то время Рейневан не мог
предвидеть, как скоро будут эти дела. И какими роковыми будут их последствия.
Подразделение Горна двинулись на запад по каменистой долине
реки Моравицы. Вместе с поляками уехали восемь таборитов, в отряде осталось
семь вооруженных моравцев, как оказалось, бургманов из Совинца – замка, который
и был целью их путешествия. Их попутчиком был также освобожденный больной. Кем
был этот человек, и зачем Горн забрал его с собой оставалось загадкой. Он явно
еще был нездоров, потел, кашлял, чихал. Он шатался и засыпал в седле, два
назначенные Горном моравца, следили, чтобы он не упал.
– Горн?
– Слушаю тебя.
– Я не предатель. Ты же не веришь, что я мог бы им
быть. Или веришь?
Горн попридержал коня, подождал, пока военные пройдут мимо.
– Доходящие до меня вести приводят к тому, –
сказал он, сверля Рейневана взглядом, – что вера моя слабеет.
Следовательно, укрепили меня в ней. И утверди.
– Догадываюсь, – взорвался Рейневан, – откуда
все это, откуда все эти гнусные сплетни и поклепы. Разнеслось, что Ян Зембицкий
схватил меня в Белой Церкви, взял в плен и пытался принудить к предательству, к
тому, чтобы я обманул Краловца, чтобы завел его в засаду и послал Сироток на
погибель…
– Верно догадываешься. И вправду разнеслось.
– И что? Предал я? Попал Краловец в засаду под
Велиславом? Поражение там было или победа? Кто был разбит наголову? Мы или они?
– Одно очко тебе. Продолжай.
– Я всегда был верен делу Чаши. Сотрудничал с Неплахом,
в 1427 я направил его на след заговора Гинека из Кольштейна и Смижицкого. Потом
мне сотни раз выпадала возможность измены. Я много знал, имел доступ к
секретам, знал тайные планы и стратегии. Мог бы засыпать Тибальда Рабе. Мог бы
продать Фогельзанг. Мог предать в 1428, перед рейдом и во время рейда, в
Клодзке, в Каменьце, во Франкенштейне. Я мог выдать и тебя, Горн, этому многое
способствовало. Вроцлавский епископ меня бы озолотил. Не требуй от меня
утверждать тебя в вере, ибо это унижает меня. Ибо нет здесь промежуточных
ступенек, цветов и оттенков. Одно из двух. Или веришь или не веришь. Доверяешь
или нет.
Урбан Горн дернул вожжи, конь захрапел и затоптался на
месте.
– Твое искреннее возмущение, – процедил
Горн, – достойно было бы восхищения. Но реальность вынуждает всплескивать
руками. Над ним и над твоей наивностью. Ибо существуют промежуточные ступени,
Рейнмар. Существуют оттенки, а касательно цвета, то их целая гамма, настоящая
радуга. Я тебе уже говорил: сплетням не верю, не верю, чтоб ты был провокатором
и предателем с самого начала, чтобы прибыл в Чехию и присоединился к нам, чтобы
предать. Но ты остался шпионом. Правда, нашим, но какая в этом в конце концов
разница. Остаешься шпиком. А такая уж, курва, шпионская судьба, таков шпионский
жребий и блядская участь шпионского ремесла: когда-нибудь попадешься, и
когда-нибудь тебя перевербуют. В такой профессии это вещь нормальная. Похитили
девку, в которую ты втюрился. И шантажируют. А ты поддаешься шантажу.
– Уж больно быстро ты делаешь выводы. И дальше будет в
таком темпе? Приговора мне тоже не придется долго ждать? И казни?
– Это ты слишком быстро делаешь выводы. Исключительно
быстро. Время делать привал, смеркается. Эй, люди! Становимся здесь, у леса.
Спешиться!
Раздуваемый ветром огонь гудел и трещал, пламя стреляло
высоко вверх, искры летели над верхушками елей. Лес шумел.
Моравцы, осушив пузатую бутыль сливянки, по очереди
укладывались спать, заворачиваясь в широкие плащи и тулупы. Больной, которого
уложили невдалеке, стонал, кашлял и сплевывал. Урбан Горн палкой переворачивал
и, поправляя поленья в костре, зевал. Рейневану больше хотелось есть, чем
спать. Он жевал овечий сыр, лишь слегка запеченный над огнем.
Больной захлебнулся очередным спазмом кашля.
– Ты бы не занялся им? – махнул головой
Горн. – Ты никак медик. Следовало бы помочь пациенту.