Фургон тарахтел и скрипел. Больной бредил, его лихорадило.
Рейневана разбудил грохот засова и скрип открываемой дверцы,
привел в чувство холодный свежий воздух, вместе со светом ворвавшийся внутрь.
Он зажмурился. В фургон впихнули очередных пассажиров. Троих. Первый, плечистый
усач в рыцарском вамсе, рефлекторно шарахнулся при виде лежащего больного.
– Не надо бояться, – успокоил Рейневан. – Это
не заразное. Горячка, ничего больше.
– Влезать во внутрь! – поторопил один из
наемников. – Живо, живо! Может помочь?
Дверцы фургона захлопнулись, внутри снова воцарилась тьма.
Однако света хватило, чтобы Рейневан удостоверился в том, что знает, по крайней
мере, двоих из тройки новых заключенных, плечом к плечу усаженных напротив. Он
уже видел их лица.
– Раз уж породнила нас лихая година, – опередил
осторожным и полным колебания голосом усач, – то давайте познакомимся. Я –
Ян Куропатва из Ланьцухова, miles polonus…
[47]
– Герба Шренява, – решился закончить попольски
Рейневан, – если не ошибаюсь. Мы встречались в Праге…
– А чтоб меня! – Подозрительно нахмуренное и
озлобленное лицо поляка просветлело. – Рейневан, эскулап пражский! Сразу
мне ваша милость знакомой показалась… Вот влипли мы все, зараза…
– Adsumus… – застонал громко больной, качая
головой. – Adsum…
– Коль уж о заразе речь, – отозвался с тревогой в
голосе второй из поляков, показывая на лежащего. – Он часом…
– Достопочтенный Рейневан – доктор, – объяснил
Куропатва. – В болезнях разбирается. Коль говорит, что это не заразное, то
надобно ему верить, Якуб. Извольте, пан Рейневан: вот это добрый шляхтич Якуб
Надобный из Рогова. А вот там…
– Мы знакомы, – прервал третий мужчина с сильно
очерченной, слегка будто кривой челюстью. – Клеменс Кохловский из Велюни,
помните? Имели удовольствие. В Тошеке это было, осенью прошлого года. О делах
рассуждали.
Рейневан подтвердил, но только кивком головы. Он не был
уверен в том, как глубоко можно вдаваться в подробности, и можно ли вдаваться
вообще. Новые пассажиры были, конечно же, временными сотоварищами по несчастью,
но это вовсе не означало, что они должны были знать специфику и детали
проворачиваемых через Кохловского дел. Которые состояли в продаже гуситам
коней, оружия, пороха и пуль.
– Нас всех троих схватили вместе, в один день, –
развеял его сомнения Ян Куропатва. – На краковском тракте, между Бельском
и Скочовом. Мы шли цугом, везли… Догадываетесь, что везли. Знаете ведь, что
этим трактом возится.
Рейневан знал. Все знали. Краковский тракт, проходящий через
Чехию и Моравские ворота и соединяющий Польское Королевство с Чешским, был
одним из немногих торговых путей, не попавших в блокаду осажденной гуситской
Чехии. По этому пути товары из Польши шли в Чехию практически непрерывно и
беспрепятственно, происходило это благодаря договору, принятому между моравской
каликстинской шляхтой и влиятельными католиками. Моравские гуситы не совершали
грабительских нападений на земли католиков, а те, в свою очередь, закрывали
глаза на идущие через Цешин обозы и цуги. Договор был неформальным, а
равновесие шатким, временами какой-нибудь инцидент ее нарушал. Как было видно.
– Схватили нас, – продолжал miles polonus, –
ратиборцы из Пщины, наемная дружина этой волчицы Елены, вдовы князя Яна. Пщина
– это ее, то есть собственно Елены, вдовий удел, ведьма проклятая, как удельная
княгиня на Пщине сидит и ведет себя все наглее.
– К тому же незаконно, сучка такая, – проворчал
сердито Кохловский. – Потому что не на своей земле, а на Цешинской. Это
беззаконие!
Рейневан знал, в чем дело. Используемая купцами брешь в
блокаде существовала также благодаря умелой политике цешинского князя
Болеслава, который защищал свое княжество тем, что с гуситами не ссорился и их
грузы не трогал. Совсем другую политику проводили вдова князя Елена, имевшая
резиденцию в Пщине, и ее сын, князь ратиборский Миколай. Те не пропустили ни
единого случая, чтобы насолить торгующим с гуситами, хотя бы и в чужих
владениях.
– Уже немало наших, – продолжал Куропатва, –
сгнило в пщинских подвалах или подставило голову под топор. Я думал, когда нас
взяли, что нам тоже на эшафоте конец выписан. Уже вверяли душу Богу. Я, пан
Якуб и пан Клеменс… Но в темнице торчали мы не больше недели. Повезли нас в
Ратибор, выдали тем другим, пес знает, кто они такие… А сейчас посадили в эту
будку и везут. Куда, зачем, кто, кому служат, пёс их знает.
– Зачем – это известно, – понуро отозвался Якуб
Надобный из Рогова. – На казнь, само собой.
– Фамилия Унгерат, – спросил Рейневан, –
что-то вам говорит?
– Нет. А должна?
Рейневан рассказал о своем задержании, о пути, которым
проехал в течение трех дней. О том, что эскорт вероятнее всего служит Унгерату,
богатому вроцлавскому патрицию. Куропатва, Надобный и Кохловский начали
напрягать мозги. Без особых результатов. Так и оставались бы в растерянности и
неуверенности в своей судьбе, если бы не новый пассажир фургона, которого
подселили им в тот же день.
Новый пассажир был молодой, светловолосый, потрепанный, как
пугало на огороде. А также веселый и радостный, что просто изумляло, учитывая
обстоятельства.
– Разрешите представиться, – засмеялся он,
усевшись. – Я Глас из Либочан, настоящий чех, сотник из Табора. Пленник.
Временно, ха-ха! Доля военного, хе-хе!
Несколько дней тому, рассказывал Глас из Либочан, настоящий
чех, делая время от времени паузы на приступы громкой и беспричинной веселости,
господин Гинек Крушина из Лихтенбурга напал на градецкий край. Раньше господин
Гинек был верным защитником Чаши, но изменил, перешел на сторону католиков и
сейчас угнетает добрых чехов набегами. Рейд на Градецко не закончился для него
наилучшим образом, его дружину разбили, рассеяли и вынудили бежать. Но Гласа из
Либочан пан Крушина сумел захватить в плен.
– Такова доля военного, ха-ха, – засмеялся добрый
чех. – Но солому у пана Крушины в подвале я не грел! Выкупили меня, сюда
доставили. А сейчас, как я подслушал, куда-то под Фриштат повезут.
– Зачем под Фриштат? И кто вас выкупил?
– Ха-ха! Дык собственно тот, кто и вас. Тот, кто нас
везет сейчас.
– Кто именно?
– Гебхарт Унгерат. Сын Каспера Унгерата… Неужто не
знали? Да я вижу, что должен вам кое-что прояснить!