– Спешить с этим не следует, – бросил, глядя в
потолок, плебан Якуб Галль. – Князь Конрад выезжает во Вроцлав, перед
выездом у него бесчисленное множество дел. Слухи, как и всякие слухи, конечно,
наверняка уже давно дошли до него, но сейчас не время придавать этим слухам
официальный статус. Достаточно будет, когда князь вернется, изложить ему
проблему. А до того времени многое может решиться само собой.
– Я тоже так считаю, – опять кивнул Бартоломей
Захс.
– И я, – добавил злотник.
Ян Гофрихтер поправил куний колпак, сдул пену с кружки.
– Князя, – проговорил он, – информировать
пока не стоит, подождем, когда вернется, в этом я согласен с вами, уважаемые. Но
Святой Официум уведомить надобно. К тому же немедля. О том, что мы у медикуса в
кабинете нашли. Не крутите головой, господин Бартоломей, не стройте рожиц,
уважаемый господин Лукас. А вы, преподобный, не вздыхайте и не считайте мух на
потолке. Мне все это так же нужно, как и вам, и я так же жажду увидеть здесь
Инквизицию, как и вы.
Но при вскрытии кабинета присутствовало множество людей. А
там, где скапливается много народу, всегда – думаю, я не открою страшную тайну
– отыщется по крайней мере хотя бы один, который донесет Инквизиции. А если в
Олесьницу нагрянет визитатор, то он нас же первых спросит, почему мы тянули.
– Я же, – Галль оторвал взгляд от потолка, –
объясню. Лично я. Ибо это мой приход и на мне лежит обязанность информировать
епископа и папского инквизитора. Мне также полагается оценивать, возникли ли
обстоятельства, обосновывающие вызов и загрузку работой курии и Суда.
– Колдовство, о котором вопила у августинцев Адель
Стерчева, не обстоятельство? Кабинет – не обстоятельство? Алхимическая реторта
и пентаграмма на полу – не обстоятельства? Мандрагора? Черепа, руки скелетов?
Хрусталь и зеркала? Бутылки и флаконы дьявол знает с какой дрянью или ядом?
Лягушки в банках? Все это – не обстоятельства?
– Нет. Инквизиторы – люди серьезные. Их дело – inquisito
de articulis fidel,
[32]
а не какие-то бабские выдумки,
предрассудки и лягушки. Такими глупостями я и не подумаю забивать им головы.
– А книги? Те, что вот здесь лежат?
– Книги, – спокойно ответил Якуб Галль, –
вначале следует изучить. Внимательно и не спеша. Святой Официум не запрещает
читать книги и владеть ими.
– Во Вроцлаве, – угрюмо сказал Гофрихтер, –
только что двое отправились на костер. Говорят, как раз за то, что у них были
книги.
– Отнюдь не за книги, – сухо возразил
плебан, – а за контумацию, за отказ отречься от сведений, содержащихся в
этих книгах. Среди которых были письма Виклифа и Гуса, лоллардский «Floretus»,
[33]
пражские статьи и многочисленные другие гуситские либеллы
[34]
и манифесты. Ничего подобного я не вижу среди книг,
реквизированных в кабинете Рейнмара из Белявы, а вижу почти исключительно медицинские
произведения. Кстати, в большинстве своем либо даже полностью являющиеся
собственностью скриптория монастыря августинцев.
– Повторяю. – Ян Гофрихтер встал, подошел к
выложенным на столе книгам. – Повторяю, я вовсе не горю желанием
обратиться ни к епископской, ни к папской Инквизиции, я не намерен ни на кого
доносить и видеть кого-либо вопящим на костре. Но тут речь идет о наших, прошу
прощения, задницах. Чтобы и на нас не пало обвинение за эти книги. А что мы
среди них видим? Кроме Галена, Плиния и Страбона? Саладин де Аскуло, «Compendium
aromatorum», Скрибоний Ларг, «Compositiones medicamentorum», Бартоломей
Англичанин, «De proprietatibus rerum», Альберт Великий, «De vegetalibus et
peantes». «Великий», надо же, прозвище воистину достойное колдуна. А это,
извольте, Сабур бен Саад. Абу Бекр аль-Рази. Нехристи! Сарацины!!
– Этих сарацинов, – спокойно пояснил, рассматривая
свои перстни, Лукас Фридман, – преподают в христианских университетах. Как
медицинских авторитетов. А ваш «колдун» – Альберт Великий – это епископ
Регенсбургский, ученый теолог.
– Да? Хм-м… Посмотрим дальше… Вот! «Causae et curae»,
написанная Хильдегардой Бингенской. Наверняка колдунья эта Хильдегарда!
– Не совсем, – улыбнулся плебан Галль. –
Хильдегарда Бингенская, пророчица, именуемая Рейнской Сивиллой. Скончалась в
ауре святости.
– Хе. Ну, если вы так утверждаете… А это что такое?
Джон Герард? «General… Historie… of Plante». Интересно, по-какому это? Не иначе
– по-жидовскому. Впрочем, скорее всего какой-нибудь очередной святой. А вот
здесь «Herbarius» Томаса Богемского.
– Как вы сказали? – поднял голову плебан
Якуб. – Томас Чех?
– Так здесь написано.
– А ну покажите… Хм-м… Любопытно, любопытно… Все,
оказывается, остается в семейном кругу. И вокруг родни крутится-вертится.
– Какой родни?
– Семейной. – Лукас Фридман по-прежнему, казалось,
интересовался только своими перстнями. – Лучше не скажешь. Томас Чех, или
Богемец, автор этого гербариуса, прадед нашего Рейнмара, любителя до чужих жен,
наделавшего нам столько неприятностей и хлопот.
– Томас Богемец, Томас Богемец, – собрал в складки
лоб бургомистр, – именуемый также Томасом Медиком. Слышал. Он был другом
одного из князей… Не помню…
– Князя Генриха VI Вроцлавского, – спокойно пояснил
злотник Фридман. – И верно, этот Томас был его другом. Крупный был в то
время ученый, способный врач. Учился в Падуе, в Салерно и Монпелье…
– Говорили также, – вклинился Гофрихтер, уже
некоторое время кивками подтверждавший, что тоже припоминает, – он еще был
чародеем и еретиком.
– Ну, прицепились вы, господин Ян, – поморщился
бургомистр, – к колдовству, что твоя пиявка. Успокойтесь.
– Томас Богемец, – заметил слегка суховатым тоном
плебан, – был лицом духовным. Вроцлавским каноником, потом даже суфраганом
дицезии
[35]
и почетным епископом Сарепты.
[36]
Он был лично знаком с папой Бенедиктом XII.