Он всхлипнул, и Елизавета обняла его, как сестра. Только
такую любовь муж готов был принять от нее, только такую любовь, похожую на
жалость, но она уже смирилась с этим и сейчас мечтала только об одном: утешить
его любой ценой. Такими вот — перепуганными, плачущими в объятиях друг друга,
похожими на осиротевших детей, — и нашел их спустя несколько минут граф фон дер
Пален.
Слова из Знаменитого письма: “…Это опасное чудовище должно
быть раздавлено — во имя России, ее будущего, моего будущего, в конце концов. Я
не хочу знать, как это будет сделано, однако я умоляю вас это сделать. Отныне я
с вами — чем бы ни окончилось сие опасное предприятие. Клянусь как перед богом:
или мы будем вместе царствовать, или сложим голову на одном эшафоте!” —
вспыхнули перед его внутренним взором. Он подавил холодную усмешку и сказал
почтительно:
— Ваше величество… Александр вскочил.
— Нет, — сказал он тихо, но твердо, — я не хочу, я не могу
царствовать!
В ту же минуту ему сделалось дурно, он начал падать, и жена
едва успела поддержать его.
Послали за лейб-медиком Роджерсоном, который констатировал у
государя нервические судороги, а в общем, ничего серьезного. Александр
Павлович, по его словам, вполне мог выйти к солдатам.
Но еще долго Палену и Елизавете пришлось ободрять совершенно
потерявшегося императора, чтобы он исполнил свой первый долг и показался
народу. Наконец он решился.
Какое-то время солдаты Преображенского полка и Александр
молчком стояли напротив, недоверчиво и испуганно вглядываясь в лица друг друга,
Александру чудилось, что эти люди сейчас закричат:
— Какой он император?! Это самозванец и убийца! Бей его!
Он ощутимо дрожал.
Солдатам казалось, что великий князь сейчас улыбнется и
скажет со своим привычным, приветливым выражением:
— Да что вы, господа, это шутка! Напрасно кричал Марин:
— Да здравствует император Александр Павлович!
Солдаты все чаще косились вверх, на окна дворца, как если бы
ожидали, что на балконе появится сердитый Павел с поднятой вверх палкой и
закричит, как кричал, бывало, разгневанный, на параде:
— Прямо, рядами… в Сибирь!
Наконец Палену неприметными тычками удалось сдвинуть
оцепенелого Александра с места и погнать его к выстроившимся поблизости
семеновцам. Этот полк считался как бы собственным полком великого князя, тут
Александр почувствовал себя полегче, к тому же, непрестанный, настойчивый шепот
Палена:
— Вы губите себя и нас! Очнитесь! — наконец подействовал на
эту слабую натуру.
Александр начал шевелить губами и повторять вслед за
Паленом, сперва тихо, потом все громче и громче:
— Император Павел скончался от апоплексического удара. Сын
его пойдет по стопам Екатерины!
Слава богу, грянуло “ура”: эти слова произвели ожидаемое
действие. Пален смог перевести дух. Он посоветовал новому государю поручить
начальство резиденцией Беннигсену и срочно отправиться в Зимний дворец.
Александр с облегчением кивнул. По иронии судьбы, поехал он в плохой карете,
запряженной парой лошадей, — той самой, которая была приготовлена по приказу
Палена, чтобы везти Павла в Шлиссельбург, если он подпишет-таки добровольный
акт отречения от престола. А впрочем, забота о карете — это мог быть некий
обманный, успокоительный ход генерал-губернатора… Ведь, как известно, нельзя
приготовить яичницу, не разбив яиц!
За воротами тоже теснились войска. Завидев незнакомую
карету, ей преградили путь.
— Это великий князь! — крикнул с запяток лакей, однако
Пален, ехавший вместе с Александром, высунулся из окошка и провозгласил:
— Это император Александр!
И тотчас все без команды закричали:
— Да здравствует император!
Наконец-то в голосах слышались радость и облегчение.
Батальоны бегом последовали за каретой в Зимний дворец, и Пален впервые увидел
улыбку на устах того, кого он только что возвел на российский престол.
“…Клянусь как перед богом: или мы будем вместе царствовать,
или…”
Странно: граф Петр Алексеевич даже в эту минуту торжества не
сомневался, что какое-нибудь “или” еще наступит.
В это время Елизавета Алексеевна с помощью своей камер-фрау
поспешно оделась и отправилась сообщить страшную новость Марии Федоровне. У
входа в комнаты бывшей императрицы ее встретил пикет и никак не хотел
пропускать. После долгих переговоров офицер наконец смягчился и пропустил
Елизавету, которая с ужасом пыталась подобрать слова, однако судьба
смилостивилась над нею: Мария Федоровна уже знала страшную новость.
Разбуженная и предупрежденная графиней Шарлоттой Ливен,
императрица, забыв одеться, бросилась к той комнате, где Павел испустил дух. Но
ее не пропустили: над трупом теперь работали доктора, хирурги и парикмахеры,
пытаясь придать ему вид человека, умершего приличной смертью. Здесь, в
прихожей, и нашла свою свекровь Елизавета. Мария Федоровна, окруженная
офицерами во главе с Беннигсеном, требовала императора. Ей отвечали:
— Император Александр в Зимнем дворце и хочет, чтобы вы туда
приехали.
— Я не знаю никакого императора Александра! — кричала Мария
Федоровна. — Я желаю видеть моего императора!
Она уселась перед дверьми, выходящими на лестницу, и
заявила, что не сойдет с места, пока не увидит Павла. Похоже было, она не
сознавала, что мужа нет в живых. Потом она вдруг вскочила — в пеньюаре и одной
шубе, наброшенной на плечи, и воскликнула:
— Мне странно видеть вас неповинующимися мне! Если нет
императора, то я ваша императрица! Одна я имею титул законной государыни! Я
коронована, вы поплатитесь на неповиновение!
И опустилась на стул, шепча, словно в забытьи, на том языке,
на коем всегда предпочитала изъясняться и даже обращалась к мужу, называя его
Paulchen:
— Ich werde regieren [48].
Эти слова то и дело вырывались у нее вперемежку с
причитаниями по убитому Paulcheny.
В комнате беспрестанно толпился народ. Люди приходили,
уходили, прибывали посланные от Александра с требованиями к жене и матери
немедля прибыть в Зимний, но Марья Федоровна отвечала, что уедет, лишь увидав
Павла. Ей уже и отвечать перестали!