— Совершенно верно, — сказал Поль вдове, — но я, право же, смущен таким благородством с вашей стороны.
— Разве моя дочь и я не одно и то же? — возразила она.
Мэтр Матиас заметил радость, мелькнувшую на лице г-жи Эванхелиста, когда она увидела, что препятствия почти преодолены; эта радость, а также то обстоятельство, что вдова сначала и не поминала о бриллиантах, а теперь ввела их в бой, точно свежие войска, укрепили его подозрения.
«Вся эта сцена была подготовлена заранее, как игроки готовят крапленые карты, чтобы обыграть какого-нибудь желторотого птенца, — подумал старый нотариус. — Неужели бедный мальчик, выросший на моих глазах, будет заживо ощипан тещей, поджарен на огне своей любви и проглочен женою? Я так заботился о благосостоянии его имений; неужели я увижу, как они будут пущены по ветру в один вечер? И эти три с половиной миллиона приравниваются к миллиону ста тысячам франков приданого, которые к тому же, с помощью обеих женщин, будут скоро промотаны!»
Мэтр Матиас не стал предаваться скорби или благородному негодованию, обнаружив в душе г-жи Эванхелиста замыслы, которые, хотя и не были прямым злодеянием, преступлением, воровством, подлогом, мошенничеством, не представляли собой ничего явно неблаговидного, явно достойного порицания, — однако таили в себе зародыши всех этих беззаконий. Он не был Альцестом из «Мизантропа», он был просто старым нотариусом и привык, в силу своей профессии, к хитрости и изворотливости светских людей, к их интригам и козням, приводящим к куда более роковым последствиям, чем убийство, совершенное на большой дороге каким-нибудь бедняком, которого затем торжественно гильотинируют. Подобные житейские дрязги, подобные дипломатические препирательства происходят как бы на задворках великосветского общества, куда неловко заглянуть, куда выкидывают всякий сор. Жалея своего клиента, мэтр Матиас пытался представить себе его будущее, но не видел впереди ничего хорошего.
«Ну что же, будем биться тем же оружием, — подумал он, — и разобьем их!»
Полю, Солона и г-же Эванхелиста стало не по себе от молчания старика; они понимали, как им важно получить от этого строгого цензора согласие на компромисс, и все трое одновременно посмотрели на него.
— Ну, дорогой господин Матиас, что вы об этом думаете? — обратился к нему Поль.
— Вот что я думаю, — ответил непреклонный и добросовестный нотариус. — Вы недостаточно богаты, чтобы идти на такое безрассудство; оно под стать разве королю. Поместье Ланстрак, если считать, что приносимый им доход равен трем процентам его стоимости, нужно оценить вместе с обстановкой замка свыше чем в миллион; фермы Грассоль и Гюадэ, имение Бельроз — вот вам второй миллион, два дома и движимое имущество — третий миллион. Итого три миллиона, приносящие сорок семь тысяч двести франков в год. Приданое же мадемуазель Натали состоит из восьмисот тысяч франков в облигациях казначейства; затем имеется драгоценностей, допустим, на сто тысяч (хотя мне это кажется сомнительным) и наконец полтораста тысяч наличными; итого — миллион пятьдесят тысяч франков И при таких-то обстоятельствах мой коллега имеет смелость утверждать, что стороны, вступающие в брак, одинаково богаты! Он находит допустимым возложить на графа де Манервиля свыше ста тысяч франков долга будущим детям; ведь состояние невесты признается равным одному миллиону ста пятидесяти шести тысячам, как указано в счетах по опеке, на деле же будет получено не более миллиона пятидесяти тысяч. Вы, господин граф, с восхищением слушаете весь этот вздор, потому что вы влюблены, и думаете, что мэтр Матиас — а ведь он-то не влюблен! — забудет об арифметике и не укажет вам на несоответствие между огромной, все время растущей стоимостью имений и размером приданого, доходы с которого могут уменьшиться и зависят от всяких случайностей. Я достаточно стар и знаю, что деньги падают в цене, а цена на земли растет. Вы пригласили меня, граф, чтобы отстаивать ваши интересы: дайте же мне защитить их или позвольте мне удалиться!
— Если графу нужно, чтобы у невесты было такое же состояние, как и у него, — сказал Солонэ, — то у нас, конечно, нет трех с половиной миллионов, это неопровержимо. Мы можем противопоставить внушительным миллионам, которыми вы обладаете, всего один жалкий миллион — сущую безделицу, только втрое больше, чем приданое, получаемое австрийскими эрцгерцогинями. Ведь Бонапарт, женившись на Марии-Луизе, взял за ней лишь двести пятьдесят тысяч.
— Мария-Луиза погубила Бонапарта, — проворчал мэтр Матиас.
Смысл этого замечания не ускользнул от матери Натали.
— Если принесенные мною жертвы ни к чему не послужили, — воскликнула она, — то я не вижу цели в дальнейшем споре. Рассчитываю на вашу скромность, сударь, и отклоняю честь, которую вы мне оказали, прося руки моей дочери.
После маневров молодого нотариуса борьба противоположных интересов приняла такой оборот, что победа г-жи Эванхелиста была обеспечена. Вдова, казалось, во всем шла навстречу, отдавала все свое имущество, погашала почти весь свой долг. Будущему супругу приходилось принять условия, заранее выработанные мэтром Солонэ и г-жой Эванхелиста, иначе ему грозила опасность погрешить против требований благородства, изменить своей любви. Подобно стрелке, движимой часовым механизмом, Поль послушно завершил намеченный для него путь.
— Как, сударыня? — воскликнул он. — Неужели вы могли бы вот так, сразу порвать со мной?
— Но, сударь, — возразила она, — кому я обязана уплатить свой долг? Дочери. По достижении двадцати одного года она получит от меня полный отчет и письменно утвердит его. У нее будет миллион франков, и она сможет, если захочет, выйти замуж за сына любого пэра Франции. Разве она не Каса-Реаль?
— Вы совершенно правы, сударыня, — сказал Солонэ. — Остался только год и два месяца до совершеннолетия вашей дочери. Зачем же вам причинять себе такой ущерб? Неужели госпожа Эванхелиста недостойна другой награды за свои материнские заботы?
— Матиас! — воскликнул Поль в отчаянии. — Ведь гибнет не состояние мое, а счастье! И в такой момент вы не хотите мне помочь?
Он сделал к нему шаг, вероятно, собираясь потребовать, чтобы брачный контракт был немедленно составлен. Старый нотариус предотвратил эту оплошность, — он пристально посмотрел на графа, как бы говоря своим взглядом: «Погодите!» Тут он заметил слезы на глазах Поля, вызванные стыдом за весь этот тягостный спор и решительным заявлением г-жи Эванхелиста, предвещавшим разрыв, и Матиас вдруг осушил эти слезы одним только жестом, жестом Архимеда, восклицающего:
«Эврика!» Слова «пэра Франции» явились для него точно факелом, осветившим тьму подземелья.
В это время вошла Натали, пленительная, как Аврора, и спросила с детски-наивным видом:
— Я здесь не лишняя?
— Совсем лишняя, моя девочка! — ответила ей мать с горькой усмешкой.
— Идите сюда, Натали, дорогая, — сказал Поль, беря ее за руку и подводя к креслу, стоявшему у камина, — все улажено!
Он не мог допустить крушения своих надежд.
— Да, еще все можно уладить! — с живостью подхватил Матиас.