Депутат от Арси - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 4

Именно по совету графа де Гондревиля полковник Жиге и сделал своего сына адвокатом. Симон должен был преуспеть в округе Арси, тем более что он оказался там единственным адвокатом; в таких захолустьях стряпчие обычно сами берут на себя ведение дел в суде. Симон одержал несколько побед в суде департамента Об, тем не менее он служил мишенью для насмешек Фредерика Маре, королевского прокурора, Оливье Вине, его помощника, и председателя Франсуа Мишю — трех юристов, считавшихся в суде самыми умными и призванных сыграть видную роль в избирательной драме, первое действие которой еще только начиналось.

Симон Жиге, как, впрочем, едва ли не все люди, платил обильную дань великой силе смешного. Он благоговейно слушал самого себя, разглагольствовал по всякому поводу, торжественно разматывая клубок многословных и пустых фраз, что в среде высшей буржуазии Арси почиталось за красноречие. Бедняга принадлежал к той разновидности скучных людей, которые готовы все разъяснять, даже самое очевидное. Он объяснял дождь, он объяснял причины Июльской революции. Он объяснял также и все непостижимое: он объяснял Луи-Филиппа, господина Одилона Барро, господина Тьера, он объяснял восточные дела, объяснял Шампань, 1789 год; он объяснял таможенные пошлины и гуманитарные теории, притягательную силу цивильного листа и его сокращения.

Этот молодой человек, с землистым цветом лица, сухопарый, несуразно длинный, что до некоторой степени свидетельствовало о его недалекости, — ибо очень высокие люди редко отличаются какими-либо возвышенными качествами, — утрировал пуританизм представителей крайней левой, и без того слишком чопорных, подобно скромницам, за которыми водятся грешки. Одет он был всегда в черное и только шею повязывал белым галстуком. А так как он все еще носил высокие накрахмаленные воротнички, к счастью ныне изгнанные модой, то его лицо точно было всунуто в фунтик из белой бумаги. Его панталоны и фраки казались всегда слишком просторными. Он обладал тем, что в провинции называют чувством собственного достоинства, то есть держался очень прямо, и наводил на всех скуку. Антонен Гулар, его друг, обвинял его в том, что он подражает господину Дюпену. В самом деле, адвокат слишком часто щеголял в туфлях и плотных чулках из черного шелка. Рассчитывая на всеобщее уважение, которым пользовался его старик отец, и на влияние своей тетки, в чьем доме вот уже двадцать четыре года собирались наиболее почтенные жители городка, и, кроме того, располагая уже сейчас, сверх адвокатского гонорара, рентой в десять тысяч франков, к которой должно было прибавиться тетушкино состояние, — Симон Жиге не сомневался в своем избрании.

Тем не менее, когда прозвенел колокольчик, возвещавший о прибытии наиболее влиятельных избирателей, этот звон тревожно отозвался в душе честолюбца и зародил в нем смутные опасения. Симон не обманывал себя ни относительно ловкости старика Гревена, ни относительно его огромного влияния, он также был уверен, что министерство пустит в ход весь свой авторитет для того, чтобы поддержать кандидатуру молодого и храброго офицера, находившегося в ту пору в Африке при особе принца, к тому же сына одного из бывших великих граждан Франции и племянника супруги маршала.

— Мне кажется, — сказал он отцу, — у меня начинаются колики в желудке. Я чувствую какое-то жжение под ложечкой и тошноту, и меня точно обдает жаром...

— Даже старые солдаты, — ответил полковник, — испытывали это в первые минуты сражения, когда, бывало, загромыхают пушки.

— Что же будет со мной в палате?.. — спросил адвокат.

— Граф де Гондревиль рассказывал, — продолжал полковник, — что со многими ораторами приключаются те маленькие неприятности, которые для нас, старых закаленных вояк, знаменовали начало сражения. И все это по случаю праздной болтовни! Но ведь ты же хочешь быть депутатом, — закончил старик, пожимая плечами, — ну так и будь им!

— Отец, моя победа на выборах — это Сесиль Бовизаж! Сесиль — это огромное состояние! А нынче огромное состояние — это власть!

— О, как изменились времена! При императоре нужна была храбрость!

— Каждая эпоха может быть выражена в одном слове, — сказал Симон, повторяя замечание графа де Гондревиля, довольно точно рисующее этого старца. — Во времена Империи, когда хотели уничтожить человека, говорили: «Он трус!» Нынче говорят: «Он мошенник!»

— Бедная Франция, до чего тебя довели! — воскликнул полковник. — Пойду займусь моими розами.

— Ах, останьтесь, отец! Ведь вы наша главная опора!

Мэр, господин Филеас Бовизаж, явился первым в сопровождении преемника своего тестя Гревена, самого известного нотариуса в городе, Ахилла Пигу, чей дед занимал должность судьи в Арси во времена Революции, затем Империи и в первые дни Реставрации.

Ахилл Пигу, которому было тридцать два года, прослужил восемнадцать лет писцом у старика Гревена, без всякой надежды самому стать нотариусом. Его отец, сын арсийского судьи, умерший якобы от апоплексии, оставил свои дела в весьма запутанном состоянии.

Граф де Гондревиль, с которым судья Пигу был связан событиями 1793 года, одолжил Ахиллу деньги, чтобы внести залог, и таким образом с его помощью нотариальная контора Гревена была куплена внуком того самого судьи, который производил первое дознание в процессе Симезов. Ахилл обосновался в доме на Церковной площади, принадлежавшем графу де Гондревилю, причем пэр Франции сдавал его столь дешево, что всем было ясно, как важно для этого хитрого политика держать в руках первого нотариуса Арси.

Молодой Пигу, маленький, сухонький человечек, чей взгляд словно просверливал насквозь зеленые стекла очков, отнюдь не смягчавших его насмешливости, был хорошо осведомлен о делах всей округи и слыл зубоскалом, так как благодаря своей профессии нотариуса приобрел известную бойкость языка и уснащал свою речь острыми словечками более успешно, чем прочие жители Арси. Ахилл Пигу был еще холостяком и надеялся, что покровительство Гревена и графа де Гондревиля поможет ему выгодно жениться. Поэтому адвокат Жиге не мог скрыть своего изумления, увидев Ахилла рядом с Филеасом Бовизажем. Тщедушный нотариус, на лице которого было столько оспенных рябин, что оно казалось покрытым белой сеткой, представлял полную противоположность дородной особе господина мэра, чья физиономия напоминала полную луну, но притом луну веселую.

Лилии и розы, расцветавшие на щеках Филеаса, еще сильнее подчеркивались приветливой улыбкой, происходившей не столько от благодушия, сколько от необыкновенной пухлости губ, из-за которых ему даже придумали прозвище: «пончик». Филеас Бовизаж был до такой степени доволен собой, что улыбался всем и каждому и при всех обстоятельствах. Его пухлые губы, кажется, улыбались бы даже на похоронах, и удивительная живость, сиявшая в его младенческих голубых глазах, вполне соответствовала неизменной и невыносимо приторной улыбке. Это самодовольство тем легче могло сойти за любезность и приветливость, что Филеас выработал себе особый язык, примечательный неумеренным употреблением учтивых и елейных оборотов. Он всегда «имел счастье», осведомляясь о здоровье отсутствующих лиц, он неизменно пользовался такими выражениями, как «дражайший», «любезнейший», «милейший». Он щедро расточал соболезнования и поздравления по поводу малейших горестей или радостей человеческой жизни. Так он прикрывал этим потоком общих мест свое ничтожество, свое глубокое невежество и совершенную бесхарактерность, которую можно определить лишь несколько устаревшим словом: флюгер.