— Что это — Ришон? — робко спросила я, немного подавленная
его агрессивной скорбью.
— Ришон-ле-Цион — с одной стороны город, с другой
стороны пригород Тель-Авива.
Большой Тель-Авив! Как будто тут есть что-нибудь большое, в
этой маленькой стране. Хотя нет, у нас большое сердце, душа и все такое прочее,
не бойтесь!
Он вдруг затормозил, выскочил из машины, обнялся с каким-то
прохожим.
— Бронечка, на всякий случай предупреждаю, у него дочка
три года назад погибла, когда взорвали дискотеку на набережной. Помните?
— Смутно.
— Я вам покажу это место, не так далеко от нашей
гостиницы. Там погибли в основном дети из России. Ужасная трагедия.
— Господи, несчастный человек… — содрогнулась я.
— Да уж, врагу не пожелаешь…
Но тут вернулся Оскар:
— Прошу прощения, встретил двоюродного брата, не
виделись целый год. Крутишься, как белка в колесе.
* * *
Зал показался мне до ужаса громадным, правда, там было
совсем темно, даже, я бы сказала, черно. Только сцена была слегка освещена.
— Господа хорошие, вам на все про все сорок
минут, — предупредил Оскар.
— Ну, Бронечка, поехали?
Оскар сидел в первом ряду. Меня мутило — Броня, бояться
нельзя! Значит, так, вы выходите отсюда, справа, так и мне будет удобнее, и
вам. Отступать, между прочим, некуда, позади Москва! А впереди, кстати, новая
жизнь!
О, как он правильно меня понял! Новая жизнь — магические
слова! И я, набравшись наглости, впервые выскочила на сцену. Сказала первые
свои реплики и запела. Я пою а капелла все, кроме финальной песни, которая идет
под магнитофонную запись оркестровой партии. Но до конца спектакля еще надо
дожить. А Юрий Митрофанович вдруг заиграл совсем иначе, чем играл у себя дома.
Он все уходил от меня, и мне приходилось бегать за ним и даже подпрыгивать,
потому что он намного выше меня, и еще он включил в себе, как я назвала это
потом, секс-кнопку, и я мгновенно это ощутила и, как ни дико это звучит,
отреагировала. И почти влюбилась в него. Но это я поняла значительно позже, а
пока просто «жила в предлагаемых обстоятельствах», но мне уже было хорошо и
нестрашно. И вот наконец финальная песня, которую мы поем вместе. И только тут
я сообразила, что Гордиенко ни разу не остановил меня, не сделал ни одного
замечания, и мы просто сыграли спектакль в черном зале для
одного-единственного, но все-таки зрителя. И когда все кончилось, этот зритель
захлопал в ладоши, да с таким энтузиазмом!
— Браво! Браво! — закричал он и полез на
сцену. — Юрий Митрофанович, Полина! Блеск! Я от вашего голоса просто
сомлел! Вы не актриса, да? Но это просто здорово! Можно я вас расцелую? Юрий
Митрофанович, нет слов, что значит мастер! Ай, какой мастер!
— Ну, Броня, поздравляю, это было боевое
крещение! — поцеловал мне руку Гордиенко.
— Господа, пора сматываться, куда вас отвезти? В отель?
— Нет, в хороший ресторан недалеко от отеля, —
распорядился Гордиенко.
Уже в машине Оскар спросил:
— Извините, конечно, но я не понял, вас как зовут?
Полина?
— Нет, вообще-то Бронислава, Полина — псевдоним.
— А!
Гордиенко сидел рядом с Оскаром, а я сзади. Они о чем-то
говорили, а я сидела как пыльным мешком прихлопнутая. Я сыграла спектакль! И
мне аплодировали! И какая, в конце концов, разница, сколько в зале зрителей?
Если сыграла перед одним, сыграю и перед многими, тем более что у меня такой
партнер! Он просто не даст мне провалиться! Главное — открыть рот и запеть на
сцене — я уже сделала!
Оскар привез нас к ресторану в двух шагах от отеля. Ресторан
был рыбный, небольшой, но, кажется, достаточно изысканный. Во всяком случае,
там было тихо, прохладно и немыслимой красоты официант поставил перед нами по
маленькому стаканчику густой белой жидкости.
— Что это? — спросила я по-английски.
— Это от шеф-повара, горячий сок батата.
— Как интересно! — воскликнул Гордиенко и
отпил. — Вкусно, Бронечка.
Это действительно оказалось очень вкусно. И необычно.
Впрочем, сейчас в моей жизни все было необычно.
— Броня, ну что ж, вы просто молодчина. Заметили, что я
играл по-другому, и откликнулись, пошли за партнером И у вас замечательно
получились эти прыжки и пробежки! Просто здорово. Смешно жутко! Зафиксируйте
обязательно.
— Юрий Митрофанович…
— Бронечка, не забывайте, что это все игра, и
только, — мягко заметил он.
* * *
Я думала, что не усну ни на минутку, а задрыхла самым
бессовестным образом, как будто мне не предстояло завтра впервые в жизни выйти
перед залом…
Проснулась совсем рано. Море за окном было еще бесцветным. Я
решила искупаться до завтрака, одна. Внизу никого не было, даже портье. Как
здорово, что мы живем так близко от моря. На пляже было пустынно, только
вдалеке занимался гимнастикой какой-то дядька, вокруг которого носилась собака.
Лежаки еще громоздились высокими штабелями, песок был холодный. Я повесила
сумку на заборчик, огораживающий вполне допотопную вышку спасателей, где пока
никого не было. Хоть я не слишком хорошо плаваю, но воды не боюсь, наоборот,
она доставляет мне невероятное удовольствие. Вода оказалась теплая, несмотря на
ранний час, и я засмеялась от радости. Если бы еще совсем недавно мне кто-то
сказал, что я приеду на гастроли в Израиль, я бы только покрутила пальцем у виска,
а теперь это реальность, и вечером я выйду на сцену… После вчерашнего это не
казалось мне уже таким неизбывным ужасом, я поняла, что не пропаду с Гордиенко.
А он-то каков! Я вчера с первой минуты на сцене в него влюбилась, и потом, в
ресторане… А он сказал, что это только игра… Я прислушалась к себе: влюблена ли
я в него? Ничуточки, как оказалось. Я просто сыграла с ним вместе эту
влюбленность, потому что он хорошо знает, что делает. А вот Венька, наверное,
так не смог бы. Но он и моложе Гордиенко насколько… Мне стало так легко при
мысли, что я не влюблена в женатого и сильно немолодого Гордиенко, и я сразу
вспомнила загорелые, стройные ноги Златопольского.
— Буська! — раздалось с берега. — Вода
теплая?
— Очень!
Венька подплыл ко мне, отфыркался и, хлопнув ладонью по
воде, обрызгал меня.
— Фу, дурак!
— Ну привет, кузина, как вчера сходили в ресторанчик?
— Клево!
— Что наш Митрофаныч?
— Улет!
— Ухаживает?
— Нет.
— Ладно врать-то! Он ни одной юбки не пропускает!
— Так я же в брюках!
— Ладно, поскольку ты все-таки мне родственница и
выручила меня, я не стану говорить, что ты дура.