— А! Вы побывали в Техасе, в Полях убежища? Однако вы слишком молоды, чтобы стать солдатом-пахарем.
Терпкость этой насмешки может быть понята только теми, кто помнит целую лавину гравюр, ширм, часов, бронзовых и гипсовых изделий, возникших из мысли о «солдате-пахаре», великом образе судьбы Наполеона и его храбрецов, — мысли, которая в конце концов породила несколько водевилей и принесла, по крайней мере, миллионы прибыли. Еще теперь в глухой провинции можно увидеть солдат-пахарей на обоях. Если бы этот молодой человек не был племянником Жирудо, Филипп закатил бы ему пощечину.
— Да, я влип в эту историю, я потерял на ней двенадцать тысяч франков и время, — ответил Филипп, пытаясь изобразить на своем лице улыбку.
— И вы все еще любите императора?
— Это мой бог.
— Вы либерал?
— Я всегда буду в конституционной оппозиции! О, Фуа! О, Манюэль
[18]
! О, Лаффит! Вот это люди! Они освободят нас от всех негодяев, пожаловавших к нам обратно, вслед за иностранцами!
— Отлично, — холодно заключил Фино. — Надо извлечь пользу из вашего несчастья, мой дорогой: ведь вы являетесь жертвой либералов. Оставайтесь либералом, если вы не хотите менять своих мнений; но угрожайте либералам разоблачить техасские глупости. Ведь вы не получили ни гроша от национальной подписки, не правда ли? Что ж, и отлично — потребуйте отчета в подписке. Вот на что вы можете рассчитывать: сейчас, под покровительством левых депутатов, создается новая оппозиционная газета; вы получите там место кассира — три тысячи франков жалованья в год, должность на веки вечные. Вам достаточно лишь представить двадцать тысяч франков залога, раздобудьте их — и будете устроены в течение недели. Я посоветую отделаться от вас предоставлением этой должности; но поднимите шум, шумите как можно громче!
Филипп рассыпался в благодарностях и вышел; Жирудо, отстав от него на несколько шагов, сказал племяннику:
— Так ты, я вижу, шутник! Меня-то ты держишь здесь на тысяче двухстах франков.
— Газета не продержится и года, — ответил Фино. — Для тебя у меня есть кое-что и получше.
— Черт побери! — сказал Филипп, выходя вместе с Жирудо. — Твой племянник малый не промах. Я и не подумал извлечь, как он выражается, пользу из моего положения.
Вечером в «Кофейне Ламблен» подполковник Филипп поносил либеральную партию, которая организовала национальную подписку, послала людей в Техас, лицемерно разглагольствовала о солдатах-пахарях, а затем оставила молодцов без помощи в бедственных обстоятельствах, растратив принадлежавшие им двадцать миллионов франков, и так водила их за нос целых два года.
— Я потребую отчета о подписке в пользу Полей убежища, — сказал он одному из завсегдатаев кофейни «Минерва», что тот и передал журналистам левой.
Филипп не пошел на улицу Мазарини, он отправился к мадемуазель Годешаль рассказать о своем предстоящем участии в газете, которая будет иметь десять тысяч подписчиков и горячо поддержит ее хореографические притязания. Агата и старуха Декуэн ожидали Филиппа в смертельном страхе за него, так как только что был убит герцог Беррийский
[19]
. На следующий день подполковник пришел вскоре после их завтрака; когда мать сказала ему, как ее встревожило его отсутствие, он рассердился и заявил, что, слава богу, он совершеннолетний.
— Черт побери! Я к вам с хорошей новостью, а вы как будто на похоронах. Герцог Беррийский умер? Ну что же, тем лучше. Одним меньше! Что до меня, то я буду кассиром в газете, а вы избавитесь от беспокойства обо мне.
— Да неужели? — воскликнула Агата.
— Да, если вы достанете мне двадцать тысяч франков залога: речь идет только о том, чтобы дать на хранение вашу ренту, а тысячу триста франков годовых вы будете получать по-прежнему, в установленные сроки.
Обе вдовы, до сих пор, вот уже около двух месяцев, ломавшие себе голову над тем, что же делал Филипп, как и куда его устроить, были так обрадованы открывшейся перспективой, что больше и не думали о катастрофических событиях тех дней. Вечером старый дю Брюэль, Клапарон, собиравшийся умирать, и непреклонный Дерош-отец, эти греческие мудрецы, были единодушны: они посоветовали вдове внести залог за сына. Газета, весьма удачно основанная еще до убийства герцога Беррийского, избежала удара, нанесенного Деказом печати. Ценные бумаги г-жи Бридо, приносившие доход в тысячу триста франков, были внесены как залог Филиппа, и он получил должность кассира. Этот хороший сын тотчас пообещал давать двум вдовам по сто франков в месяц за стол и квартиру и был провозглашен лучшим на свете сыном. Те, кто предсказывал, что он плохо кончит, теперь поздравляли Агату.
— Мы не оценили его, — говорили они.
Бедный Жозеф, чтобы не отстать от брата, попытался жить на собственные средства и успел в этом. Прошло три месяца, а подполковник — который ел и пил за четверых, привередничал и, под тем предлогом, что он платит за свое содержание, вовлек обеих вдов в лишние расходы по столу — еще не дал им ни гроша. Ни мать, ни г-жа Декуэн из деликатности не хотели ему напоминать о его обещании. Год прошел, но ни одна из монет, столь энергично именуемых Леоном Гозланом когтистым тигром, так и не перешла из кармана Филиппа в хозяйство. Правда, в этом отношении подполковник заглушил укоры своей совести: он редко обедал дома.
— Ну что ж, все-таки он счастлив, — говорила мать. — Он спокоен, имеет место.
Благодаря влиянию фельетонов, находившихся в ведении Верну — одного из друзей Бисиу, Фино и Жирудо, — Мариетта дебютировала, но не в Драматической панораме, а в «Порт-Сен-Мартен», где она имела успех, хотя там выступала сама Бегран. Одним из директоров этого театра тогда был богатый и широко живший генерал, влюбленный в одну актрису и сделавшийся ради нее антрепренером. В Париже всегда есть люди, влюбленные в актрис, в танцовщиц или певиц и из-за любви становящиеся директорами театров. Генерал был знаком с Филиппом и Жирудо. При помощи маленькой газеты Фино и газеты Филиппа вопрос о дебюте Мариетты был улажен между тремя офицерами тем скорее, что, видимо, страсти всегда единодушны в осуществлении безумных замыслов.
Злокозненный Бисиу не замедлил тогда рассказать своей бабке и благочестивой Агате, что кассир Филипп, храбрейший из храбрых, любит Мариетту, знаменитую танцовщицу театра «Порт-Сен-Мартен». Эта старая новость была для обеих вдов ударом грома: прежде всего религиозное чувство Агаты заставляло ее смотреть на актрис как на исчадия ада; а кроме того, им обеим казалось, что такие женщины едят на золоте и загребают драгоценные камни, так что самые богатые люди впадают из-за них в нищету.