Шуаны, или Бретань в 1799 году - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 77

В ту минуту, когда вдова убитого и ее сын, с окровавленной ногой, смотрели мрачно, с выражением злорадного любопытства, как клубится дым, мадмуазель де Верней не сводила глаз с этой скалы и тщетно пыталась различить на ней условный сигнал, обещанный маркизом. Туман, постепенно усиливаясь, все затянул серой пеленой и скрыл очертания даже ближайших к городу окрестностей. С нежной тревогой смотрела девушка то на скалы, то на крепость, то на дома, похожие в тумане на сгустки еще более темного тумана. Несколько деревьев за окном выделялись на этом синеватом фоне, словно кораллы, которые можно различить в глубине моря, когда оно спокойно. Солнце придавало мглистому небу оттенок старого серебра, и лучи его окрашивали мутно-красным цветом обнаженные ветви деревьев, на которых покачивались последние уцелевшие листья. Но душу Мари волновало сладостное чувство, и она не могла видеть дурных предзнаменований в таком унылом зрелище, столь не соответствующем глубокому счастью, которым она заранее наслаждалась. За последние два дня все ее мысли как-то странно изменились. Резкие, буйные порывы страстей постепенно поддались влиянию той ровной температуры, какою истинная любовь согревает жизнь. Из многих опасных испытаний Мари вынесла наконец уверенность, что она действительно любима, и тогда в ней родилось желание возвратиться к общественным условиям дозволенного, прочного счастья, ибо лишь с отчаяния она вышла из этих рамок. Любовь мимолетная казалась ей теперь убожеством. И к тому же она представила себе, как со дна общества, куда ее бросили несчастья, она вдруг поднимется вновь в те высокие круги, в которые ее ненадолго ввел отец. Тщеславие, подавленное мучительным чередованием то радостных, то тяжелых волнений страсти, снова проснулось в ней и рисовало ей все преимущества высокого положения. Ведь до некоторой степени она была урожденной маркизой, и выйти замуж за Монторана означало для нее возможность жить и действовать в присущей ей среде. Изведав превратности бурной жизни, она лучше, чем любая женщина, могла оценить величие чувств, созидающих семью. Брак, материнство и его заботы были бы для нее не столько обязанностями, сколько отдыхом. Сквозь последнюю разразившуюся бурю она с любовью смотрела на добродетельную и спокойную жизнь, как иной раз женщина, утомленная своей добродетелью, бросает завистливый взгляд на запретную страсть. Добродетель стала для нее новым соблазном.

«Может быть, я слишком была кокетлива с ним? — думала она, отходя от окна, так и не увидев дыма на скале Св. Сульпиция. — Но ведь иначе я не узнала бы, что он любит меня!..»

— Франсина! Это уже не сон: сегодня вечером я буду маркизой де Монторан. Чем я заслужила такое полное счастье? О, я люблю его, а только любовью можно заплатить за любовь. И все же бог, вероятно, хочет вознаградить меня за то, что, невзирая на все бедствия, я сохранила мужество, и он даст мне позабыть мои страдания... А ты ведь знаешь, дорогая, как много я страдала!

— Нынче вечером вы станете маркизой де Монторан? Вы, Мари? Ах, пока это не свершится, мне все будет казаться, что я вижу сон. Кто же открыл ему, что вы достойны этого?

— Ну, дорогая моя девочка, у него не только красивые глаза, но и прекрасная душа. Ах, если б ты видела его в минуты опасности, как я! О-о! он, наверно, умеет любить, в нем столько отваги!

— Если вы так его любите, почему же вы позволили ему прийти сегодня в Фужер?

— Да разве мы успели поговорить друг с другом, когда нас внезапно окружили? И к тому же, разве это не доказательство любви? А нам, женщинам, никогда не бывает достаточно таких доказательста.. Ну а теперь причеши меня.

Однако она сто раз переделывала нервными, словно гальваническими, движениями удачную прическу, — ухищрениям кокетства все еще мешали бурные мысли. Завивая локон или подчеркивая природный блеск волос, заплетая их в косы, она все еще с недоверием спрашивала себя, не обманывает ли ее маркиз, и тут же отвечала, что подобная дерзость просто невозможна, ибо, смело являясь к ней в Фужер, он подвергал себя неминуемому мщению. Она лукаво изучала в зеркале эффект уклончивого взгляда, улыбки, легкой складочки на лбу, гневного, нежного или презрительного выражения лица, искала какой-нибудь женской уловки, чтобы до последнего мгновения испытывать сердце возлюбленного.

— Ты права, Франсина. Я тоже хотела бы, чтобы свадьба уже состоялась. Этот день — последний сумрачный день моей жизни: он несет мне смерть или счастье нам обоим... Ах, этот мерзкий туман! — воскликнула она, вновь посмотрев на скалы Св. Сульпиция, по-прежнему окутанные серой пеленой.

Она сама принялась драпировать складки шелковых и кисейных занавесей на окнах, стараясь затенить дневной свет и создать в комнате сладострастный полумрак.

— Франсина, — сказала она, — убери эти безделушки, они загромождают камин, оставь только часы и обе саксонские вазы, — я сама поставлю в них те зимние цветы, которые достал для меня Корантен... Вынеси все стулья, я хочу, чтобы здесь были только канапе и кресло. А когда кончишь, почисти ковер, чтобы оживить его тона; затем вставь везде свечи: в стенные бра у камина и в канделябры...

Долго и внимательно рассматривала Мари старинный гобелен, которым были обтянуты стены ее комнаты. Руководствуясь врожденным вкусом, она сумела найти среди ярких оттенков искусных вышивок те тона, которыми это украшение былых времен подходило к мебели и всему убранству будуара гармонией оттенков или прелестью контрастов. Той же мыслью руководилась она, расставляя цветы в фигурных вазах, украшавших комнату. Канапе придвинули ближе к огню. В изголовье и в ногах кровати, занимавшей всю стену против камина, она поставила на двух позолоченных столиках большие саксонские вазы, наполнив их листьями и цветами, распространявшими нежнейшее благоухание. Не раз она вздрагивала, поправляя над кроватью волнистые складки зеленого шелка и разглядывая изгибы затканного цветами занавеса, за которым она скрыла свое ложе. Подобные приготовления таят в себе неизъяснимое счастье, вызывают такое сладостное томление, что нередко среди этих волнующих забот женщины забывают о своих тревогах, как забыла о них и мадмуазель де Верней. Разве не исполнены какого-то благоговейного чувства все эти бесчисленные заботы, расточаемые ради любимого, которого ждут, который еще не может увидеть и оценить их, но скоро вознаградит за них улыбкой одобрения, ибо они всегда бывают прекрасно поняты. Ведь при этом женщины как бы заранее отдают себя во власть любви, и нет среди них ни одной, которая не думала бы того, что мысленно говорила себе мадмуазель де Верней: «Сегодня вечером я буду счастлива!» Даже самая целомудренная женщина прячет эту надежду в незаметных складках шелка или кисеи, и постепенно та гармония, какую она создает вокруг себя, придает всему облик, дышащий любовью. В атмосфере чувственной неги вещи становятся для нее живыми существами, свидетелями, и она уже делает их соучастниками всех своих будущих радостей. С каждой мыслью, каждым новым движением она все смелее предвосхищает грядущее. Вскоре она, уже не в силах ждать и надеяться, корит тишину, в малейшем шорохе ищет предзнаменования, и наконец сомнение когтистой рукой сожмет ее сердце; тогда она трепещет, пылает и чувствует, как одна-единственная мысль, разрастаясь в чисто физическую силу, терзает ее. Ликование переходит в пытку, которую без надежды на будущие радости вынести невозможно. Двадцать раз мадмуазель де Верней приподнимала занавеси окна, надеясь различить столб дыма над скалами, но туман, казалось, с каждой минутой принимал все новые серые тона, и наконец ее воображение увидело в этом зловещий знак. Мучительное беспокойство охватило ее; она выпустила из рук занавеси и дала себе слово больше не поднимать их. Гневным взглядом Мари окинула комнату, которой она дала душу и голос, спросила себя, не будут ли напрасны ее старания, и эта мысль заставила ее вернуться к действительности.