Утраченные иллюзии - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 87

— Подожди до завтра, мой дорогой, ты увидишь, как Люсьен тебя разнес! Поверь, будешь доволен. Когда критика настолько серьезна, как у него, книга только выигрывает.

Люсьен покраснел от стыда.

— Полный разгром? — спросил Натан.

— Ничуть, — сказал Лусто.

— Значит, ничего дурного? — продолжал Натан. — Гектор Мерлен говорил в фойе Водевиля, что насмерть.

— Пускай говорит, а вы потерпите до завтра, — вскричал Люсьен, спасаясь бегством в уборную Корали вслед за актрисой, одетой в обворожительный испанский наряд и в ту минуту уходившей со сцены

На другой день, когда Люсьен завтракал с Корали, он услышал мягкий шум колес, возвещавший, что в их пустынную улицу въехал элегантный экипаж, и лошадь, судя по рыси и сноровке останавливаться, несомненно, была чистокровной породы. В окно Люсьен и в самом деле увидел великолепную английскую лошадь. Дориа бросил вожжи груму и взбежал на крыльцо.

— Издатель! — воскликнул Люсьен, взглянув на свою возлюбленную.

— Попроси обождать, — живо приказала Корали Беренике.

Люсьен улыбнулся самоуверенности юной девушки, столь удивительно вошедшей в его интересы; он обнял ее от чистого сердца: она поступила умно.

Проворство наглого книгопродавца, нежданное унижение этого князя шарлатанов было вызвано обстоятельствами, ныне почти забытыми, — настолько изменились условия книжного дела за пятнадцать лет. Начиная с 1816 по 1827 год, до той поры, когда литературные кабинеты, открытые сначала лишь для чтения газет и журналов, стали за известную плату давать на прочтение книжные новинки и когда нажим налоговой системы на периодическую печать породил в ней отделы объявлений, книжной торговле не оставалось иного пути для публикаций, как включать их в текст статьи либо печатать в виде фельетона или даже среди основного материала газеты. До 1822 года французские газеты выходили в листах небольшого размера, и самые крупные из них едва превышали размеры малой прессы наших дней. Чтобы противостоять тирании журналистов, Дориа и Лавока первые изобрели афиши, привлекая внимание Парижа причудливым шрифтом, яркой раскраской, заставками, позже литографиями, обратившими афиши в подлинную поэму для глаз и зачастую в обман, опустошительный для кошелька любителей. Афиши отличались таким удивительным разнообразием, что пленили одного из маньяков, именуемых коллекционерами, и он стал обладателем полного собрания парижских афиш. Этот способ оповещения вначале довольствовался окнами парижских лавок, витринами на бульварах, но позже охватил всю Францию и, наконец, был вытеснен объявлениями. Однако ж афиша все еще бросается в глаза, тогда как объявление, а часто и сама книга уже давно забыты; ей дана долгая жизнь, особенно с тех пор, как придумали рисовать афиши на стенах зданий. Объявление, доступное каждому при условии оплаты наличными и обратившее четвертую страницу газеты в поле, равно плодоносное и для казны и для спекулянтов, родилось под гнетом гербовых, почтовых сборов и залогов. Ограничения печати, изобретенные во времена Виллеля [160] , который мог бы убить спекуляцию, сделав издание газет общедоступным, сыграли, наоборот, роль некоего преимущества, ибо основание новой газеты стало почти невозможным. Итак, в 1821 году газеты были вершителями судьбы всех творений мысли и издательских предприятий. Объявление в несколько строк, втиснутых в хронику парижских происшествий, стоило бешеных денег. Интриги в конторах редакций и вечером на поле сражения — в типографиях, в тот час, когда уже верстается номер газеты и наспех решают вопрос, поместить или выбросить ту или иную статью, — приняли такие размеры, что богатые книжные фирмы были принуждены нанимать литераторов для составления заметок, где немногими словами надо было сказать многое. Эти безвестные журналисты, оплачиваемые лишь по напечатании их материала, часто всю ночь просиживали в типографии, наблюдая, пойдет ли большая статья, принятая бог весть каким путем, или же несколько строчек, получивших с той поры название рекламы. Ныне нравы в литературном мире и книжном деле столь резко изменились, что многие почитают за вымысел те огромные усилия, те подкупы, подлости, происки, какими добивались этих реклам издатели и авторы — мученики славы, каторжники, приговоренные пожизненно к погоне за успехом. Обеды, ласкательства, подношения — все пускалось в ход в угоду журналистам. Вот анекдот, который лучше, нежели все уверения, осветит тесный союз критики и книгоиздательства.

Человек с выспренним слогом, метивший в государственные деятели, в дни своей молодости, будучи сотрудником одной крупной газеты и большим волокитой, стал баловнем известного издательства. Однажды в воскресенье на даче, где богатый издатель угощал именитых сотрудников газет, хозяйка дома, молодая и красивая, увела прославленного писателя в парк. Старший служащий фирмы, холодный, важный, аккуратный немец, всецело погруженный в дела, прогуливался рука об руку с фельетонистом, обсуждая какое-то предприятие; беседуя, они вышли из парка и оказались на опушке леса. В глубине чащи немец заметил нечто, напоминавшее его хозяйку; он поднес к глазам лорнет, сделал знак юному спутнику молчать и бесшумно удалиться.

— Что вы увидели? — спросил фельетонист.

— Почти ничего, — отвечал он. — Наша большая статья прошла. Завтра в «Деба» у нас будет по меньшей мере три столбца.

А вот и другой факт, объясняющий могущество реклам. Книга Шатобриана о последнем Стюарте валялась на складе, как залежавшийся товар. Одна-единственная статья в «Журналь де Деба», написанная неким молодым человеком, помогла распродать книгу в неделю. В те времена, чтобы прочесть книгу, требовалось ее купить, а не взять в библиотеке, и некоторые либеральные произведения, расхваленные всеми оппозиционными листками, расходились в десяти тысячах экземпляров, — правда, тогда еще не было бельгийской контрафакции [161] . Нападки друзей Люсьена и его статья могли сорвать продажу книги Натана. Для Натана это был лишь вопрос самолюбия, он ничего не терял, книга была оплачена; но Дориа мог потерять тридцать тысяч франков. В самом деле, торговля так называемыми новинками сводилась к коммерческой теореме: стопа чистой бумаги стоит пятнадцать франков, напечатанная, она стоит или сто су, или сто экю в зависимости от успеха. Статья за или против часто разрешала в ту пору этот финансовый вопрос. Итак, Дориа, которому необходимо было продать пятьсот стоп, поспешил сдаться на милость Люсьена. Из султана издатель обратился в раба. Ему пришлось несколько подождать, он ворчал, шумел по мере сил, вступал в переговоры с Береникой и, наконец, был допущен к Люсьену. Спесивый издатель уподобился угодливому царедворцу, явившемуся на прием ко двору, но все же он еще не вполне освободился от обычного для него чванства и грубости.