Утраченные иллюзии - читать онлайн книгу. Автор: Оноре де Бальзак cтр.№ 64

Роскошь одеяния грозного Дориа подкрепляла в глазах провинциального поэта эту речь, полную жестокой логики.

— Что там у него? — спросил Дориа у Лусто.

— Томик великолепных стихов.

Услышав это, Дориа оборотился к Габюссону движением, достойным Тальма.

— Габюссон, дружище! С нынешнего дня, если кто-либо явится с рукописью... Эй, вы! Послушайте-ка! — сказал он, обращаясь к трем продавцам, высунувшимся из-за кипы книг на гневный голос патрона, который разглядывал свои ногти и холеную руку. — Кто бы ни принес рукопись, спрашивайте — стихи это или проза. Если стихи, тотчас выпроваживайте. Стихи — смерть для книжного дела!

— Браво! Отлично сказано, Дориа! — вскричали журналисты.

— Клянусь честью! — восклицал издатель, шагая взад и вперед по лавке с рукописью Люсьена в руках. — Вы не знаете, господа, какое зло нам причинили лорд Байрон, Ламартин, Виктор Гюго, Казимир Делавинь, Каналис и Беранже. Их слава вызвала целое нашествие варваров. Я уверен, что в настоящее время у издателей находится в рукописях до тысячи томов стихов, начатых с середины прерванной истории, где нет ни начала, ни конца, в подражание «Корсару» и «Ларе» [115] . Под предлогом самобытности молодые люди сочиняют непостижимые строфы, описательные поэмы и воображают, что создали новую школу в духе Делиля. За последние два года поэтов развелось пропасть, точно майских жуков. Прошлый год я на них понес двадцать тысяч убытку. Спросите у Габюссона. В мире, может быть, и есть бессмертные поэты среди тех розовых и свежих, еще безбородых юнцов, что приходят ко мне, — сказал он Люсьену, — но в издательском мире существуют только четыре поэта: Беранже, Казимир Делавинь, Ламартин, Виктор Гюго; ибо Каналис... поэт, созданный газетными статьями.

Люсьен не нашел в себе мужества выпрямиться и принять независимый вид перед этими влиятельными людьми, смеявшимися от чистого сердца. Он понял, что его вышутят и погубят, если он возмутится; но он испытывал неодолимое желание схватить издателя за горло, нарушить оскорбительную гармонию его галстука, разорвать золотую цепь, сверкавшую на его груди, растоптать его часы, растерзать его самого. Уязвленное самолюбие открывало дверь мщению, и, улыбаясь издателю, он поклялся в смертельной ненависти к нему.

— Поэзия подобна солнцу, которое выращивает вековые леса и порождает комаров, мошек и москитов, — сказал Блонде. — Нет добродетели, оборотной стороной которой не являлся бы порок. Литература порождает книжную торговлю.

— И журналистов! — сказал Лусто.

Дориа расхохотался.

— Что же это наконец? — сказал он, указывая на рукопись.

— Сборник сонетов в укор Петрарке, — сказал Лусто.

— Как это понять? — спросил Дориа.

— Как все понимают, — сказал Лусто, заметив тонкую усмешку на устах присутствующих.

Люсьен не мог обнаружить своей злобы, но пот проступил под его доспехами.

— Хорошо, я прочту, — сказал Дориа с царственным жестом, означавшим широту его милости. — Если твои сонеты на высоте девятнадцатого века, милый мальчик, я сделаю из тебя большого поэта.

— Если он столь же даровит, как и прекрасен, вы рискуете немногим, — сказал один из прославленных ораторов палаты, беседовавший с редактором «Конститюсьонель» и директором «Минервы».

— Генерал, — сказал Дориа, — слава — это двенадцать тысяч франков на статьи и тысяча экю на обеды: спросите у автора «Отшельника». Если господин Бенжамен Констан пожелает написать статью о молодом поэте, я тотчас же заключу с ним договор.

При слове «генерал» и имени знаменитого Бенжамена Констана лавка в глазах провинциальной знаменитости приняла размеры Олимпа.

— Лусто, мне надобно с тобою поговорить, — сказал Фино. — Мы встретимся в театре! Дориа, я принимаю предложение, но при одном условии! Идемте в ваш кабинет, побеседуем.

— Побеседуем, дружок, — сказал Дориа, пропуская Фино вперед и жестом давая понять ожидавшим его десяти посетителям, что он занят.

Он уже собирался исчезнуть, как вдруг нетерпеливый Люсьен остановил его.

— Вы взяли мою рукопись; когда ждать ответа?

— Зайди, мальчик, дня через три или четыре, тогда увидим.

Лусто увлек Люсьена, не дав ему времени раскланяться с Верну, Блонде, Раулем Натаном, генералом Фуа и Бенжаменом Констаном, книга которого «Сто дней» только что появилась. Люсьен вскользь успел рассмотреть его изящную фигуру, белокурые волосы, продолговатое лицо, умные глаза, приятный рот, короче сказать, весь облик того человека, который двадцать лет был Потемкиным при г-же де Сталь, боролся с Бурбонами после борьбы с Наполеоном и которому суждено было умереть сраженным своей победой.

— Что за лавочка! — вскричал Люсьен, садясь подле Лусто в кабриолет.

— В Драматическую панораму. Живей! Получишь тридцать су, — сказал Этьен кучеру. — Дориа пройдоха, в год он продает книг на полтора миллиона франков, а то и более. Он как бы министр от литературы, — отвечал Лусто, самолюбие которого было приятно польщено, и перед Люсьеном он изображал великого мастера. — В алчности он не уступит Барбе, но размах у него шире. Дориа соблюдает приличия, он великодушен, но тщеславен; что касается ума — это вытяжки из всего, что вокруг него говорится; лавка его — любопытное место. Тут можно побеседовать с выдающимися людьми нашего времени. Тут, дорогой мой, за один час юноша почерпнет больше, нежели за десять лет кропотливого труда над книгами. Тут обсуждают статьи, тут находят темы, завязывают связи с влиятельными и знаменитыми людьми, которые могут оказаться полезными. Нынче, чтобы выдвинуться, необходимо заручиться знакомствами. Все — случай, как видите! Самое опасное — философствовать, сидя в своей норе.

— Но какая наглость! — сказал Люсьен.

— Пустое! Мы все потешаемся над Дориа, — отвечал Этьен. — Если вы нуждаетесь в нем, он будет вас попирать; он нуждается в «Журналь де Деба», — Эмиль Блонде заставляет его вертеться волчком. О! Если вы войдете в литературу, вы еще не то увидите. Неужто я вам не говорил?

— Да, вы были правы, — отвечал Люсьен. — Я страдал в этой лавке более, нежели ожидал по вашим предсказаниям.

— К чему страдать? То, что мы оплачиваем нашей жизнью, — наши сюжеты, иссушающие мозг, созданные в бессонные ночи, наши блуждания в области мысли, наш памятник, воздвигнутый на нашей крови, — все это для издателей только выгодное или убыточное дело. Для издателей наша рукопись — вопрос купли и продажи. Для них в этом — вся задача. Книга для них представляет капитал, которым они рискуют; чем книга лучше, тем менее шансов ее продать. Каждый выдающийся человек возвышается над толпой, стало быть, его успех в прямом соотношении с временем, необходимым для оценки произведения. Ни один издатель не желает ждать. Книга, вышедшая сегодня, должна быть продана завтра. Согласно этой системе издатели отвергают книги содержательные, требующие высокой, неторопливой оценки.