Как только поезд прибыл на Ливерпуль-стрит, Холмс сразу же со мной распрощался и растворился в толпе. Это был далеко не первый случай, когда он без всяких объяснений бросал меня в ходе расследования. Но сейчас, продолжая испытывать неприятное ощущение дезориентации в пространстве, я стоял на улице и казался себе брошенным на произвол судьбы.
Лондонцы двигались вокруг меня в единственно возможной для них манере — они шли встречными потоками, толкались, проскакивали мимо, словно огибающие друг друга стаи рыб. Я был для них очередным препятствием; меня осаждали со всех сторон, и не только физически — по мостовой, не смолкая, постукивали копыта лошадей, со всех сторон доносились крики уличных торговцев, на станции объявляли о прибытии поездов. И всё это на фоне доносящегося из-под земли низкого гула.
На какое-то время я потерял способность двигаться: жизнь огромного города поглотила меня точно так же, как недавно — воображаемая почва в лесу.
Меня словно вынули из привычного мира, и я всё никак не мог вернуться обратно, в город, который знал и любил.
Я пощупал лоб — не поднялась ли температура. Лоб был прохладным. Ничего удивительного, я и не чувствовал себя больным. Может, меня отравили? Мысленно я вернулся в кабинет Руфни и попытался вспомнить, к чему там прикасался. Ведь мог случайно дотронуться до неких химикатов, которые оказали столь сильное воздействие на психику. Но память не дала никаких подсказок; определённо, я ни к чему не прикасался и ничего не пробовал на вкус… Если бы эта отрава была распылена в воздухе, тогда она в равной степени подействовала бы и на меня, и на Холмса, и на инспектора…
— Так и будете тут стоять?
Я оглянулся и встретился взглядом с разносчиком газет. Судя по красному лицу, он уже не первый год прикладывался к бутылке. Всё начинается с глотка, чтобы согреться на холоде, а потом входит в привычку.
— Эдак вас точно затопчут, — продолжал он. — Вы вот думаете, что сейчас тут людно, но подождите, пока конторы закроются. Вот тогда увидите настоящий муравейник.
— К этому времени меня здесь не будет, — ответил я, чувствуя себя полным идиотом. — Просто потерял ориентацию.
— А, ну да, ориентация, — хмыкнул разносчик и вытащил из кармана фляжку, чем и подтвердил мои предположения. — Чтобы легко найти ориентацию, надо всегда держать под рукой компас. — С этими словами разносчик открутил крышку и сделал большой глоток, а потом улыбнулся, продемонстрировав две большие бреши в переднем ряду зубов.
Как врач, я тут же сделал вывод, что у этого человека диабет и причина заболевания — его выбор пищи либо нехватка таковой. Разносчик протянул мне фляжку, а я, к собственному удивлению, принял её и сделал довольно большой глоток. Дешёвый ром скорее обжигал, чем согревал.
Я пересмотрел свою прежнюю оценку и решил, что передо мной морской волк. Только бывший моряк, глотнув столь резкий напиток, способен получить удовольствие. Возвращая фляжку, я быстро оглядел запястья разносчика. Всё верно — из-под рукава выглядывал изящно изогнутый стебель розы.
«Ром и татуировка, — подумал я. — Ещё немного, и я почувствую запах солёной воды».
— Полегчало?
Спиртное в моём желудке было встречено громким недовольным урчанием, но ответ всё же был «да».
— А по мне, глотнёшь рому — сразу избавишься от всех, ну или почти всех, напастей, — сказал разносчик, и его глаза лукаво блеснули. — После рома плевать на проблемы. Он как политикан — ничего не исправляет, зато отвлекает.
— Временами не мешает принимать его на полный желудок, — заметил я.
— Что верно, то верно, доктор…
На долю секунды мне показалось, что это Холмс вышел на улицу в гриме. Абсурдное предположение. У моего друга были дела поважнее.
— Берегите себя, — сказал я на прощание разносчику.
В отличие от Холмса, я не владел бездонным банковским счётом, и по этой причине метро для меня всегда предпочтительнее кеба.
Спуск в отделанные кафелем тоннели обычно вызывает тревогу и одновременно пробуждает внутренние силы. Редко встретишь человека, на которого бы не произвела впечатления подземная железная дорога нашей столицы. Пусть она пока довольно коротка, но я не сомневаюсь, что со временем она разрастётся и станет самым популярным способом передвижения у лондонцев. Противники метрополитена указывают на тридцать лет, потраченные на его планирование, а также на огромные суммы, «похороненные под землёй».
«Не пора ли это прекратить?» — вопрошают они.
Но, исходя из собственного опыта, могу с уверенностью заявить: британцы, а в особенности лондонцы, не умеют сдаваться. Это просто не в нашей природе; мы бьёмся лбом о проблему, пока она не отступит.
Говорят, что скоро тоннели заполнятся поездами, которые, питаясь электричеством, будут с жалобным воем безостановочно курсировать под городом. А до той поры мы вынуждены передвигаться на паровозах, вдыхая чуждый нам воздух подземелий.
Протиснувшись сквозь толпу к платформе, я остановился в ожидании поезда. Густой запах табака и пота окружил меня липкой плёнкой.
Приближающийся поезд послал впереди себя воздушную волну, и я был вынужден придержать шляпу.
— Ну и ну, так и с ног свалить может! — хихикнув, воскликнула чрезмерно разукрашенная леди справа от меня.
Я вежливо улыбнулся. Очевидно, дама приняла меня за потенциального клиента. Она растянула губы, обнажив испачканные в красной помаде жёлтые зубы. Улыбка клоуна… или каннибала. Ветер подул сильнее, женщина придержала юбки, а я на всякий случай отвернулся. Неподалёку стояла молодая пара.
«Симпатичные, держатся за руки — наверняка решили провести день вместе», — подумал я.
Вокруг них чувствовалась атмосфера смущения и свежести отношений. Я вспомнил свою любимую Мэри, которая так рано покинула меня… Слёзы навернулись на глаза, загудел подъезжающий к платформе паровоз, и мне вдруг стало стыдно, что кто-то может заметить моё волнение.
«Ты не умеешь скрывать свои чувства, Джон», — сказала бы Мэри и с нежностью вытерла слезу с моей щеки.
Она, подобно Холмсу, считала, что все мои переживания видны как на ладони. А я бы не стал спорить, потому что это правда. Вот только Холмс расценивал это моё качество как недостаток, а Мэри — как достоинство. Я же до сих пор не решил, хорошо это или плохо.
Поезд подъехал к станции, и я вошёл в вагон. Сидя на обтянутой бархатом скамье, я разглядывал обшитые ореховыми панелями стены и чувствовал себя как в гробу — бархат, дерево и сладковатый запах сырой земли.
Молодая пара устроилась напротив, проститутка — в нескольких футах слева от меня. Когда она расправляла юбки, от неё пошёл аромат дешёвой лавандовой воды. Напротив жрицы любви сидел преклонного возраста священник; когда поезд тронулся, седые кудряшки запрыгали вокруг его розового лица. Священник листал потрёпанную Библию. Его губы время от времени шевелились, он издавал тихие свистящие звуки, похожие на последний вздох умирающего. Казалось, ещё чуть-чуть — и он начнёт читать вслух. Рядом со священником сидела пожилая дама, она пощипывала торчащие из её шляпки нитки. Лицо у неё при этом было мечтательное, словно пребывала она где угодно, но только не в поезде под землёй. В конце вагона двое парней смеялись и похлопывали друг друга по плечам; они ехали стоя.