Гордиев узел - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 53

Фран повесила трубку. Георг включил кофеварку и посмотрел на новую картину Джонатана. Вчера на холсте были видны лишь стволы деревьев какого-то темного леса, а между ними — грубо набросанные очертания мужчины, который, стоя на одном колене, бережно обнимает за плечи маленькую девочку. Интересно, сколько времени Джонатан работал над этим? Голова мужчины была готова. Он что-то шепчет девочке на ухо, его улыбающиеся карие глаза излучают тепло, словно обещая зрителю, что девочка сейчас обрадуется его словам, скорчит довольную гримасу и застенчиво поднимет плечи. Девочка все еще оставалась силуэтом. Но голова мужчины вдохнула в эти контуры жизнь.

«Значит, ты все-таки добился своего, Джонатан, — подумал Георг. — Воздух уже не разрежен, и люди уже не похожи на застывших истуканов. Может быть, картины счастья хуже продаются, чем картины ужаса? Потому что в счастье все люди одинаковы — или как там говорится у Толстого? И лишь в страдании человек становится индивидуален и интересен, а может, только чувствует себя таковым, черт его знает! Все равно я этого не понимаю. Во всяком случае, я стою перед новой картиной и знаю, что я не обречен на одиночество и что общение для меня все еще возможно».

Шипение и фырканье кофеварки на кухне стихло, кофе был готов. Георг налил себе чашку и сел на стол. Стол был длинный; Георг насчитал семь мест с одной стороны, значит, здесь можно было устроить обед или ужин на шестнадцать персон. Он посмотрел в окно. Небо было голубое. На улице ревели грузовики располагавшегося по соседству автотранспортного предприятия. Почему они ревут так по-разному? Почему рев одного мотора отличается от рева другого? Ведь когда они вечером выстраиваются в гараже в одну шеренгу, они похожи как две капли воды.

«Не заговаривай сам себе зубы! — оборвал он себя. — Лучше еще раз как следует подумай. Зачем прилетает Бентон? Как он объясняет себе то, что я нахожусь с негативами в Сан-Франциско? Что я здесь с ними могу делать? Предполагает ли он, что я вступил в контакт с Гильманом? Он летит сюда не для того, чтобы поговорить со мной. Это он мог бы сделать и по телефону, во всяком случае попытаться. И не для того, чтобы поговорить с Гильманом. Это он тоже мог бы сделать по телефону. А может, уже и сделал — и ему этот разговор не понравился. Джилл? Чушь! Даже если бы Джилл или Фран для него что-нибудь значили, он знает, что я ничего не сделаю ребенку. Даже Фран с трудом верит в то, что я способен на это. А уж Бентон-то с самого начала считал меня бумажным тигром.

Нет, это все ерунда. Бентон знает, что я не способен на насилие. Но я выследил его, я сорвал с него маску агента русской или польской разведки, после первой неудачи, так сказать, перегруппировался и готов вновь накинуть на него петлю. Он видит это, хотя и не знает, что именно я затеваю. Это его беспокоит и пугает. Это тем более должно пугать его, если он и вправду собирается заключить сделку с русскими.

А что бы я сам стал делать на его месте?»

Он медленно встал, вернулся в большую комнату, которую называл мастерской Джонатана, нашел сигареты, закурил и глубоко затянулся, с любопытством ожидая удара в горло и в грудь, и удар не заставил себе долго ждать. Георг сделал еще одну затяжку.

«Бентон хочет меня убить, — продолжил он свой анализ, вперив невидящий взгляд в картину Джонатана. — Он ничего при этом не теряет, зато все выигрывает. Допустим, заметка в „Нью-Йорк таймс“ ему сначала пришлась не по душе, но сейчас этой заметки, показаний тех двух подонков и того обстоятельства, что я увез с собой Джилл, ему было бы достаточно, чтобы сконструировать историю, в которой убийство опасного психа Польгера выглядело бы настоящим подвигом. Во всяком случае, печальной необходимостью. И какой бы ущерб Бентон ни нанес Гильману, пресловутого „ограничения ущерба“ гораздо проще добиться, если меня уже нет в живых, чем если я жив и могу давать показания.

Что я могу сделать в данной ситуации? Удрать? А удастся ли мне вообще выбраться из США? И не попытается ли Бентон достать меня и в Кюкюроне или в Карлсруэ?»

Георг машинально посмотрел на сигарету, которую держал указательным, средним и большим пальцами левой руки. Дым скользил вдоль сигареты и поднимался вверх тонкими арабесками. «Пэлл-Мэлл. In hoc signo vinces». [42] Два льва держат герб. Георг рассмеялся.

«А Фран? Фран, которую я люблю, сам не знаю, за что и почему? Фран, с которой я хочу быть вместе, даже если останусь при этом одиноким? Фран, которую я уже начал любить и в Джилл, как будто мне недостаточно любви к ней самой? Что будет с Фран и со мной, если я смоюсь?»

Георг подошел к письменному столу Джонатана, достал пистолет и покачал его на ладони. Рассечь гордиев узел. «Я даже не знаю, как эту штуковину заряжать и как из нее стрелять. Нажать на курок. Надо ли держать его двумя руками? А как стрелять — целиться, совмещая прорезь прицела с мушкой, или просто навскидку? И где тут предохранитель? И как он действует?»

Дверь спальни Джонатана открылась.

— Хай, Джордж!

Фирн, еще не до конца проснувшись, пошлепала в ванную. К счастью, она не заметила у него в руке пистолет.

Потом начался день. Зашумел сливной бачок унитаза, Фирн вышла из ванной, налила кофе себе и Джонатану, Георг пошел принимать душ, Джилл расплакалась, Фирн подогрела бутылочку и накормила ее, Джонатан поджарил яйца с беконом, и они сели завтракать. У Георга было такое чувство, как будто все эти маленькие радости повседневной жизни он испытывает в последний раз. Горечь кофе, горячая вода из душа на коже, сочный вкус яичницы с беконом, уютная неторопливость, с которой обсуждаются мелкие вопросы быта, являющиеся неотъемлемой частью этой повседневности.

После завтрака Георг в первый раз надел на себя рюкзак-переноску, который Фран положила ему в сумку, посадил в нее Джилл и отправился на прогулку.

«Бентон хочет меня убить», — пульсировало у него где-то на периферии сознания.

Он поднялся на холм и показал Джилл сверху небоскребы, автомагистрали, мосты и залив. Она быстро уснула.

Как подготовить Фирн и Джонатана к тому, что после обеда придут двое и потребуют отдать им Джилл? «Ах да, кстати, Фирн, сегодня после обеда за Джилл придут двое мужчин. Возможно, они выломают дверь ногами и станут грозить вам с Джонатаном пистолетом, а может, представятся полицейскими. Ты просто отдай им Джилл и ни о чем не беспокойся. А я уезжаю. Спасибо за гостеприимство, вот плата за жилье. Пока!»

Георг пошел обратно к дому. Причину того, что он потом сделал, какое-то определенное соображение или ощущение, заставившее его поступить именно так, он не смог бы назвать ни в момент совершения этого поступка, ни позже. В голове у него не прозвучало характерного щелчка, означающего принятое решение. По пути домой его занимали мысли о том, как подготовить Фирн и Джонатана к визиту Джо. Что из вещей оставить Джо и Джилл, а что взять с собой? Где сдать взятую напрокат машину и как оттуда добраться до автобусной станции Грейхаунд? Он даже уже начал мысленно рисовать себе некую романтически-идеалистическую автоэпопею в никуда. Но, придя домой, он не сделал ничего из того, что собирался сделать. Ни руки, ни ноги, ни голова его не были готовы выполнить задуманные действия. Не то чтобы они отказали; с понятием отказа всегда ассоциируется понятие сопротивления, а никакого сопротивления тут не было и в помине. Просто все сделал иначе — все просто получилось иначе.