Роковая перестановка - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Вайн cтр.№ 45

Руфус дважды занимался любовью с Зоси — один раз в машине и один раз в кровати в Кентавровой комнате (где в былые времена мирно спали Льюис и Берил Верн-Смит), — прежде чем перед третьим разом — впервые, по сути, — взглянул на ее обнаженное тело и увидел эти отметины. Она лежала и ждала его, как жертва на алтаре, и хотя она молчала, неподвижная, покорная, терпеливая, ее отношение к происходящему выражалось довольно ясно: я сделаю все, что ты хочешь, я твоя — или не твоя. Я знаю, что должна платить за кров, за еду, за приют, и это тот самый способ платежа, который мне известен.

Это слегка раздражало. На это Руфус внимания не обращал, а вот на отметины обратил — и задумался о последствиях, о своей будущей карьере и о том, насколько он рискует… уже рискнул. Вместо того чтобы лечь в постель с Зоси, он взял подушку, плед, которым из-за жары давно не укрывался и сбросил на пол, и ушел на террасу.

Это было до того, как она украла серебряный браслет, а украла она его за несколько дней до приезда Шивы и Вивьен. Пока они торговались в подсобке магазина на Фраэр-стрит, оценивая рыбные ножи и соусники, Зоси стащила браслет с витрины с драгоценностями. Так как наряд из наволочки ее дискредитировал, она купила джинсы и майку на ту десятку, что вытащила у Эдама из кармана, а браслет продала перекупщику на Гейнсборо-стрит за сорок фунтов.

Все это, естественно, было объяснимо, понятно. Руфус наблюдал, гадая, что Зоси вытворит дальше. Для него это было историей болезни; он даже подумывал о том, чтобы сделать записи. Схема воровства оказалась очень интересной: это была не бессмысленная клептомания, а четко просчитанное воровство вещей, которые можно продать или съесть. Украденные продукты с гордостью укладывались в «Юхалазавр» — наверное, с тем же чувством приверженцы Робин Гуда грабили богатых, чтобы накормить бедных.

Так продолжалось до инцидента с маленьким мальчиком. Это или нечто подобное наверняка можно было предвидеть. В общем, что-то в этом роде и произошло.

«Женщина-тайна», называл он ее. В применении к Зоси понятие «женщина» вызывало смех. Она была ребенком. И в то же время нет, в некоторых аспектах она была старше их всех. Зоси прошла через большее и знала больше. Эдам сказал бы — и говорил, — что она страдала. Они пытались расспрашивать ее о жизни, кто она, откуда, куда денется.

— Ты студентка? — как-то спросила Вивьен. Остальные трое были студентами, почему бы и Зоси не быть студенткой?

И Зоси ответила с абсурдной наивностью, ее ответ можно было бы счесть попыткой вывернуться, хотя на самом деле она выворачиваться не пыталась, просто у нее была такая манера:

— Я просто личность.

Вивьен не отставала:

— У тебя есть работа? — У нее на голове было то, что Эдам называл «шляпа социального работника».

— У меня нет работы, и я не студентка. — После секундного раздумья она добавила: — Я училась в школе.

— Мы все учились в школе, — сказал Шива. — В современном мире все должны ходить в школу. Это обязательно. — Он радостно улыбнулся, потому что повеселил остальных.

— Зоси, чем ты хочешь заниматься?

— Ну, — проговорила она, тихо вздыхая. — Ну, я не хочу ничем заниматься. Я бы предпочла всегда жить здесь, в этом доме, и ничем не заниматься. Но я выйду замуж за богатого, и, возможно, он купит мне этот дом. Возможно, он купит его у тебя, Эдам. Как тебе это?

Им хотелось знать, почему ее зовут Зоси, что значит ее имя и каково полное.

— Зосима — так звали одного человека в какой-то русской книжке, — ответила она.

— То есть у Достоевского? [68] — спросил Эдам. — Но старец Зосима — мужчина.

— Моя мама необразованная, она наверняка этого не знала. Просто ей понравилось, как это звучит.

Тогда Эдаму захотелось узнать, где живут мама и папа Зоси, однако она отказывалась говорить; сказала только, что отца у нее нет. Он умер, и мать снова вышла замуж. Зоси сидела на террасе, подтянув к груди колени и обхватив их руками, и постоянно оглядывалась по сторонам, как испуганное животное. Руфус, который сам называл себя нечутким и равнодушным, вдруг понял, что они все навалились на нее, и сменил тему, заговорив о том, что они будут делать вечером.

По вечерам они обычно отправлялись в паб или в питейный клуб, который обнаружили в Колчестере. Это заведение сильно отличалось от того, где у него была назначена встреча с Эдамом, который при иных обстоятельствах пересел бы с линии Виктория на Северную на станции «Уоррен-стрит», но сейчас согласился сойти на «Оксфорд-сиркус» и встретиться с ним в пабе недалеко от Лангам-плейс. Руфус не узнал бы его. Но так как в зале не было никого, кто подходил бы под описание, проблем с узнаванием не возникло. Борода исчезла — давно, как подозревал Руфус, — но обычно без растительности на лице мужчина начинает выглядеть моложе. Эдам же выглядел старше. Он выглядел изможденным и задерганным. Перед ним стоял стакан — не исключено, что это джин с тоником, но, скорее всего, «Перрье». Руфус не помнил, чтобы у Эдама был такой высокий лоб, но в следующее мгновение, едва не расхохотавшись, он сообразил, что дело не в высоком лбе, а в том, что за десять лет у него образовались залысины.

Руфус остановился у столика, и они посмотрели друг на друга. К удивлению Руфуса, Эдам покраснел, его лицо приобрело неровный темно-пурпурный цвет. Ни один из них не произнес «Привет!». Наконец Руфус сказал:

— Ну и ну, сколько лет, сколько зим. — И добавил: — Схожу за выпивкой.

Джин и тоник, тоника поменьше. Такой коктейль хорошо взбадривал. Руфус сел на стул, единственный свободный в заведении. В зале было накурено и жарко, в ровном гуле голосов то и дело слышался полуистерический смех — люди радовались, что на следующие четырнадцать часов избавлены от работы.

— Давай опустим все эти «как дела» и «как жизнь», — сказал Эдам, — если ты, конечно, не против. Все это формальность, ответы нам неинтересны.

Время не изменило его к лучшему, подумал Руфус. Когда-то это было просто грубостью, теперь стало принципом. Он лишь пожал плечами, потягивая джин и размышляя о том, что вся жизнь, приносимые ею боль, раздражение и стресс, — все это стоит первого глотка, который удается сделать только раз в день.

— Остальные со мной не связывались. Хотя я ждал. — Эдам переставлял стакан по столу, оставляя за собой влажные окружности, которые сплетались в цепочку. — Я думал, их волнует, что я скажу в полиции. Ну, то есть о них, назову ли их имена.

— А ты назвал их имена полиции?

— Нет, — ответил Эдам. — Нет, не назвал.

— Но они приходили к тебе? Допрашивали?

— Да, но я не назвал ни тебя, ни кого-то другого.

— Ясно.

Хотя ясно Руфусу не было. Он испытал непередаваемое облегчение, то самое, которое испытывает человек после того, как понял, насколько сильна была его тревога. Он поймал себя на том, что впервые с прихода в паб внимательно разглядывает Эдама, его уставшее лицо с грубой, покрасневшей кожей, с отодвинувшейся к темечку линией волос, с темными кругами под глазами, с уголком рта, дергающимся в тике. И у него возникло странное ощущение утраты, разрушенного прошлого, разрушенной и растраченной дружбы. В нем поднялась такая ярость, что ему захотелось смахнуть стакан на пол, опрокинуть стол, смахнуть стаканы на соседнем столе, перевернуть соседний стол и вообще разгромить паб. Однако он, как всегда, взял себя в руки.