Собственно, программа была проста и на первый взгляд
незамысловата – следовало отловить оперативников, которые снова приедут в
Игошино рано или поздно, и постараться разузнать у них максимум информации по
убийству Ледяниной. В том, что оперативники появятся, Бабкин, сам бывший опер,
ни на секунду не сомневался – опросить всех жителей Игошина в прошлый раз они
точно не успели. Бабкин легко сходился с людьми и сейчас искренне надеялся, что
оперативники окажутся вменяемыми мужиками и не станут растопыривать пальцы
веером перед незнакомым частным сыщиком.
Утром он вышел из дома рано – Макар спал, тетушка Дарья хлопотала
в огороде. По деревенским меркам было уже позднее утро, но Бабкин не знал,
когда вздумают приехать оперативники, и решил перестраховаться. Теперь он стоял
перед домом, скептически оглядывая пустую улицу, и размышлял о том, что так
можно проторчать тут до вечера.
Конечно, по-хорошему нужно было пройтись по Игошину из конца
в конец и найти машину оперативников. Но Бабкин неожиданно для себя самого
направился к дому Вероники, негромко постучал в окно и, не дождавшись ответа,
открыл калитку, которую Егоровы никогда не запирали на засов, а всего лишь
накидывали маленький крючок.
На веранде было тихо. Не кричали дети, не громыхала посудой
хозяйка, и Сергей невольно подумал, что здесь не скоро будет так же весело и
шумно, как раньше. «Самый темный час», – вспомнились ему слова Вероники, и
он поморщился, представив ее тогдашнее несчастное заплаканное лицо и
собственную слабую попытку утешения. «Красивые слова это все – про рассвет и
темный час, – подумал он. – Посадят Дмитрия, и никакого света у его
жены и детей больше не будет. А будет разрушенная, страдающая семья».
Неприятная мысль кольнула его: «Ты сам всегда считал, что убийца должен понести
наказание. Вот он, убийца, и вот оно, наказание. Справедливо?» Он не стал
отвечать на собственный вопрос.
За крыльцом послышался стук и звук льющейся воды. Обогнув
дом, Бабкин увидел Машу, плескавшуюся под примитивным стареньким рукомойником,
которым сами Егоровы давно не пользовались – предпочитали умываться из-под
крана на кухне. Рукомойник часто оставляли открытым, и в дождь он наполнялся
водой до самых краев.
Маша плескалась с удовольствием, разбрызгивая воду, и даже
не заметила Сергея, остановившегося в двух шагах от нее.
– Доброе утро, – наконец сказал Бабкин, обращаясь
к ее шее, на которой под линией рыжих волос, убранных наверх, виднелся вьющийся
золотистый пушок.
Маша дернулась, резко обернулась и выпустила набранную в
ладони воду.
– Нельзя так людей пугать! – укоризненно выдохнула
она, выпрямляясь. – Доброе утро, Сергей.
Утром Маша порадовалась, что встала раньше всех, потому что
собиралась написать в тишине сценарий. Но сейчас, стоя перед Бабкиным, она
почувствовала себя неловко. «Ресницы не накрашены… – мелькнуло у нее в
голове. – Я сейчас на моль похожа. Умытая моль – замечательно». Настроение
у нее слегка испортилось, потому что для этого мужика, который явно пришел,
чтобы поговорить о деле, в которое она же его и втянула, ей хотелось выглядеть
хорошо. Господи, да что там лукавить – не хорошо ей хотелось выглядеть, а
прекрасно! Так, чтобы он взглянул – и у него что-нибудь замерло. Как там пишут
в современных женских романах? «Сердце у него замерло, а то, что он считал
давно замершим, наоборот, отмерло и дало о себе знать…» Чем же оно дало о себе
знать, интересно? Покалыванием? Ладно, пусть будет так: «… дало о себе знать
покалыванием».
– Что смешного? – удивленно спросил Бабкин, когда
Маша вдруг расплылась в идиотской улыбке.
– Не обращайте внимания… то есть не обращай, –
попросила она, стараясь переключить мысли на что-нибудь другое с той веселой
похабщины, которая ей представилась. – Это у меня профессиональный дефект:
некоторые ситуации я начинаю как бы записывать в голове. Ну, проговаривать
мысленно словами. Потом оно всплывает, когда я сценарий начинаю писать, –
покривила она душой.
Бабкин смотрел на ее раскрасневшееся лицо и понимал, что
нужно немедленно начать говорить о расследовании, но в голову приходило
совершенно другое. Глаза у Маши были спросонья слегка раскосые, а губы
припухлые. И никакой косметики на лице. Ему это очень понравилось, потому что можно
не бояться смазать липкую помаду, чего всегда так боялась его бывшая жена, и
можно…
– Завтракать с нами будешь? – перебила Маша его
мысли. – Я творожники испеку.
– Нет, спасибо, – покачал он головой. – Я,
собственно…
Что «собственно», он не успел договорить, потому что
послышался звук открываемой двери, и сонный голос громко сказал с крыльца:
– Мам, я есть хочу! А с кем ты там разговариваешь?
– Ладно, я пойду, – торопливо сказал Бабкин и
двинулся к калитке. – Вечером увидимся. Да, как там Вероника? –
вспомнил он.
Маша немного подумала, прежде чем ответить.
– Плохо, – честно сказала она в конце
концов. – Только из-за детей держится.
Сергей понимающе кивнул и скрылся за углом дома.
Поговорив с экспертом, Забелин нажал «отбой» и сразу набрал
новый номер.
– Валера? – спросил он. – Слышь, Валер, ты
еще не в Игошине? Когда доедешь, зайди к Егоровым и скажи, что они могут
забирать тело из морга.
Валера начал говорить про экспертизу, и Забелин раздраженно
отозвался:
– Да чего там ее делать, ту экспертизу? Готова она,
сказано тебе. И так все понятно. Да, как и говорили, задушили ее. В общем, все
понял? Выполняй.
Вероника никак не могла сосредоточиться. Последние два дня
она начинала одно дело за другим и тут же бросала. Большой поддержкой оказалась
Ирина, и Вероника была очень благодарна дочери – та взяла на себя Димку, и
вместе с Костей они развлекали его, как могли. «Боже мой, у нее же скоро
экзамены! – в ужасе вспомнила Вероника. – Это невозможно!»
Она не уточняла, что именно невозможно, потому что
невозможным было все: и страшная смерть матери, и арест Мити, и все ее терзания
и сомнения, из-за которых она не могла заснуть ночью. Снова подумала: «Как там
Митенька, бедный?» – и опять чуть не расплакалась, но вовремя взяла себя в
руки. Навстречу по тропинке шла Маша, и предстояло обсудить с ней очередную
проблему.
– Вероника, здесь и думать не о чем, – недоуменно
сказала Маша, выслушав ее. – Поезжай в город, похоронишь… – она чуть
было не сказала «маму», но спохватилась и исправилась: – Похоронишь Юлию
Михайловну, через два дня вернешься.
– Ты думаешь, мне хватит двух дней? – Вероника
никогда не занималась похоронами и даже представить не могла, что ей предстоит
делать.
– Конечно, – кивнула Маша, беря подругу под руку.
От прикосновения ее крепкой руки Вероника почувствовала себя немного
лучше. – Позвонишь в похоронную контору, телефон узнаешь в справочной,
дальше они сами все расскажут. Денег я тебе дам.