Театр Шаббата - читать онлайн книгу. Автор: Филип Рот cтр.№ 69

Обычный осенний день, клонящийся к вечеру, — то есть сияющий, необыкновенный день. Как невыносима, как опасна, должно быть, вся эта красота человеку подавленному, всерьез помышляющему о самоубийстве. А вот рядовым депрессивным, подумал Шаббат, такой денек может помочь поверить, что они все-таки ползут по направлению к жизни, а не наоборот. Всплывают лучшие детские воспоминания, и на какие-то минуты верится, что если не взрослость, то хоть страх может отступить. Осень в психиатрической больнице, осень и ее великий смысл! Как это может быть осень, если я здесь? Как я могу быть здесь, если сейчас осень? Осень ли сейчас? Год снова вступил в волшебную переходную фазу. И никто этого не отмечает, не регистрирует.

Родерик-Хаус стоял у самого поворота дороги, огибающей луг и ведущей к автомагистрали округа. Это была маленькая двухэтажная версия Особняка, один из семи-восьми подобных домиков, беспорядочно разбросанных среди деревьев, в каждом — открытая веранда, перед каждым — лужайка. Поднимаясь по холму к Родерик-Хаусу, дойдя до места, откуда здание уже просматривалось, Шаббат увидел четырех женщин на лужайке перед домом. Одна из них, в солнечных очках, была его жена. Она неподвижно полулежала в белом пластмассовом шезлонге, в то время как остальные трое оживленно беседовали. Но вдруг кто-то из них, видимо, сказал что-то особенно забавное — возможно, даже сама Розеанна, — и она резко села и радостно захлопала в ладоши. Такого непринужденного смеха он не слышал от нее уже годы. Они все еще смеялись, когда появился Шаббат и они заметили, как он идет к ним через лужайку. Одна из женщин склонилась к Розеанне. «К тебе гость», — прошептала она.

— Добрый день, — сказал Шаббат и официально поклонился всем присутствующим. — Я тот, кто паразитирует на инстинкте Розеанны вить гнездо, я — воплощение всего, что мешало ей в жизни. Я не сомневаюсь, что у каждой из вас имеется недостойный супруг, так вот я — ее недостойный супруг. Я Микки Шаббат. Все, что вы обо мне могли слышать, правда. Все, что разрушено, разрушил я. Привет, Рози.

Он и не ждал, что она вскочит и бросится ему на шею. Она сняла очки и робко произнесла: «Привет…» Голос, который он слышал сегодня по телефону, не позволял ему надеяться на такой ласковый прием. Всего лишь четырнадцать дней без алкоголя и без него — и она выглядит на тридцать пять лет. У нее чистая кожа, ее рыжевато-коричневые волосы до плеч кажутся скорее золотистыми, чем каштановыми, и похоже, у нее снова прежняя широкая улыбка и далеко посаженные глаза. У нее всегда было широкое открытое лицо, но с годами с него как будто смыли черты. Вот в чем ее беда: всех всегда сбивала с толку ее внешность девушки, живущей по соседству. Всего за четырнадцать дней она сбросила несколько десятилетий неправильно прожитой жизни.

«Это, — с некоторой неловкостью сказала она, — мои соседки». Хелен Кили, Мира, Филлис, Эгги… «Хочешь посмотреть на мою комнату? У нас есть немного времени». Она смешалась, как ребенок в присутствии родителей, ей стало неуютно, она чувствовала себя жалкой и потерянной.

Пройдя через веранду, — там курили три моложавые женщины, похожие на тех трех на лужайке, — они с Розеанной вошли в дом, миновали небольшую кухню и свернули в коридор с объявлениями и газетными вырезками на стенах. В одном конце коридора была маленькая темная гостиная, где несколько женщин смотрели телевизор, а в другом — пост сестры за стеклянной перегородкой. Над двумя письменными столами висели жизнерадостные плакаты группы «Peanuts». Розеанна подвела Шаббата к стеклянной двери. «Мой муж приехал», — сказала она молоденькой дежурной сестре. «Отлично», — ответила сестра и вежливо кивнула Шаббату. Розеанна поспешила оттащить его, пока он и дежурной сестре не сообщил, что все, что разрушено, разрушил он. А вообще-то, возможно, так оно и было: что называется — не в бровь, а в глаз.

— Розеанна! — дружелюбно окликнул ее кто-то из гостиной. — Розеанна — съешь банана!

— Привет.

— Назад, в Беннингтон, — прокомментировал Шаббат.

Она вся сжалась и с горечью выпалила:

— Не совсем!

Комната была небольшая: рамы, выкрашенные белой масляной краской, дверь, два занавешенных окна, выходящие во двор, односпальная кровать, старый деревянный письменный стол и туалетный столик. В сущности, все, что нужно. В такой комнате можно прожить всю жизнь. Он сунулся в ванную, открыл кран, одобрительно пробормотал: «Горячая вода». Выйдя из ванной, он заметил на письменном столе три фотографии в рамках: ее мать в меховой шубке — в Париже сразу после войны, Элла и Пол с их двумя пухленькими светловолосыми детишками (Эрик и Пола) и третьим (Гленом) на подходе, и фотографию, которой он никогда раньше не видел, — студийный портрет мужчины в костюме, при галстуке, в рубашке с накрахмаленным воротничком. Суровый на вид, широколицый, средних лет мужчина, который вовсе не производил впечатления «сломленного человека» и мог быть только Каваной. На письменном столе лежала раскрытая тетрадь, и Розеанна, нервно кружа по комнате, дрожащей рукой захлопнула ее. «Где папка? — спросила она. — Ты забыл папку!» Она больше не выглядела сильфидой в солнечных очках, которую он только что встретил на лужайке весело смеющейся в компании Хелен, Миры, Филлис и Эгги.

— Я оставил ее в машине. Она под сиденьем. Все в порядке.

— А что, если ее украдут, если машину утонят? — обеспокоилась она вполне серьезно.

— Тебе это кажется вероятным, Розеанна? Эту машину? Я спешил, чтобы успеть вовремя. Я думал, мы возьмем папку из машины после обеда. Но разумеется, я уеду, когда ты скажешь. Если хочешь, я отдам тебе папку и уеду прямо сейчас. Еще две минуты назад ты выглядела потрясающе. Я тебе явно не на пользу.

— Я собиралась показать тебе тут всё. Собиралась погулять с тобой. Я действительно собиралась. Показать тебе, где я плаваю. А теперь я растерялась. Ужасно. Я чувствую какую-то пустоту. Я ужасно себя чувствую.

Она села на край кровати и заплакала.

— Здесь… здесь день стоит тысячу долларов, — в конце концов выдавила она.

— Ты об этом плачешь?

— Нет. Страховка покроет это.

— Тогда почему ты плачешь?

— Завтра… завтра вечером, на группе, я должна буду рассказать мою историю. Моя очередь. Я попробовала записать. Меня тошнит, у меня болит живот…

— Ну что так уж сильно бояться? Представь, что ты говоришь перед классом. Представь, что это просто дети, твои ученики.

— Да я не боюсь говорить! — с досадой отмахнулась она. — Все дело в том, что говорить. В том, что надо говорить правду!

— О чем?

Ее бесила его тупость:

— О чем? О чем?! О нем! — закричала она, показав на портрет своего отца. — Об этом человеке!

Итак, этот человек. Это он.

С самым невинным видом Шаббат спросил:

— Что он такого сделал?

— Всё. Всё!

Столовая на первом этаже Особняка оказалась приятным и спокойным местом. Свет проникал через эркеры, выходящие на лужайку. Пациенты садились где хотели, в основном за дубовые столы на восемь человек. Но некоторые сидели отдельно за столиками на двоих вдоль стены. Все это снова напомнило ему гостиницу на берегу озера, уютную столовую, где Дренка распоряжалась как верховная жрица. В отличие от постояльцев гостиницы, пациенты обслуживали себя сами, брали еду с буфетной стойки. Сегодня давали жареный картофель по-французски, зеленый горошек, чизбургеры, салат и мороженое. Чизбургеры за тысячу баксов. Стоило Розеанне встать, чтобы налить себе клюквенного морса, — и кто-нибудь из обедающих или столпившихся у резервуаров с соками улыбался ей, заговаривал, а когда она вернулась за стол с полным стаканом, кто-то из соседей взял ее за руку… Это потому, что завтра вечером ей предстоит рассказать «свою историю». А может, потому, что сегодня приехал «он»? Интересно, кто-нибудь из обитателей Ашера — из пациентов, врачей, сестер — уже набрал номер горячей линии, чтобы послушать о том, что ее сюда привело.