Наверху и впрямь было светлее. В открытое окно
вливались потоки свежего воздуха; дуб пылал, озаряя окрестности.
Юлия почувствовала, что грязный, усыпанный
мукою пол под ее ногами гудит и дрожит.
– Что это? – прошептала она.
Ванда не расслышала, но поняла по губам.
– Мельница-то работает.
Да, это крутились жернова – пока впустую,
потому что никто не сыпал в воронку зерно, и с малой силой, потому что ослаблен
был напор воды, но все-таки они ворочали своими каменными челюстями, сотрясая
все вокруг, и приходилось говорить слишком громко, чтобы перекрыть этот
неумолчный гул.
Юлия мрачно усмехнулась. Подходящее местечко
для финальной сцены этой драмы! Или трагедии? Кажется, об этом знает только
Ванда… И судьба.
– Так зачем ты хотела, чтобы я тебя
нашла? – спросила она раздраженно, следя за каждым движением Ванды, и та,
заметив это, перестала беспокойно метаться от окна к воронке и прислонилась к
стене, скрестив на груди руки. Это почему-то доставило Юлии мгновенное
удовольствие: а, так и она может вынудить Ванду сделать по-своему!
– Чтобы открыть тебе все, что ты
хочешь, – улыбнулась Ванда. – Я знаю наперечет все твои вопросы и
отвечу на них с охотою, даже еще прежде, чем ты их задашь. Мне всегда нравились
монологи – разумеется, не длинные, а такие, чтобы держать зрителя в напряжении!
Посмотрим, удастся ли мне это!
Она помолчала, безошибочно выдержав паузу, и
ласково улыбнулась Юлии:
– Моя глупенькая Незапоминайка! Когда в
Цветочном театре Адам открыл мне, кто ты, я даже не сразу поверила в удачу. Он
хотел сообщить в газеты о том, что дочь русского генерала промышляет в борделе,
но мне этого было мало, слишком мало! Честь твоего отца принадлежала ему
одному, а вот фельдмаршал… Словом, я мгновенно поняла, что лучшей возможности
проникнуть к русским у меня не будет. Ты должна была стать тем пропуском, с
которым я смогу беспрепятственно добраться до Дибича.
Юлия прикусила губу, вспомнив, как графиня
Эльжбета мыслила ее «пропуском» для Тодора. Ванда, видимо, тоже вспомнила это.
– Вот-вот! – кивнула она. – Я еще
прежде Эльжбеты поняла, на какие фокусы ты способна, но все-таки мне удалось
извлечь из тебя кое-какую пользу. Помнишь русский отряд, уничтоженный в Бэз?
Именно потому, что ты назвала меня подругой, я беспрепятственно прошла ночью
через посты, чтобы добраться до поляков… Нет, не прерывай! –
предостерегающе вскинула она руку, заметив возмущенное движение Юлии. – Я,
да, это я навела их на русских. И с моего же благословения тебя поили зулой.
Разумеется, меня никто взаперти не держал, не насиловал… Я просто тянула время,
чтобы сломить тебя, превратить в тряпку, в игрушку, подчинить тебя своей воле,
чтобы наверняка не разлучиться с тобой, когда мы окажемся среди русских, и,
может, твоими руками убивать русских!
У нее прервался голос, и Юлии наконец удалось
задать вопрос, который занимал ее с той самой первой минуты, как она увидела
Ванду сегодня:
– А в своем ли ты уме?
Бог весть, что должна была сделать Ванда:
облить ее презрением, закричать возмущенно… Однако она только улыбнулась
неуверенно и пробормотала скороговоркой:
– Иногда и мне кажется, что нет… а потом
приходит Она и говорит, что я все делаю как надо…
Юлия невольно оглянулась, и холодок коснулся
ее плеч.
– Кто?!
– Она, – таинственно прошептала
Ванда. – Ванда из Могилы!
* * *
Глаза ее были по-детски испуганны, она глядела
на Юлию неуверенно, бормотала что-то невнятное, однако в следующее мгновение
вдруг темный пламень вспыхнул в них, плечи распрямились, голова вскинулась.
Похоже было, словно и впрямь некая сила осенила ее… и прежним, звучным голосом
Ванда продолжила:
– Могла бы сейчас держать пари на огромную
сумму, что одно словечко бьется сейчас в твоей глупой головке, будто
перепуганная птичка, и это слово – «Зигмунд»! Ведь так?
– Так, – сказала Юлия, изо всех сил
пытаясь говорить ровно, однако даже это короткое слово далось ей нелегко.
Ванда глядела на нее задумчиво.
– Ну хорошо, знай мое великодушие! –
усмехнулась она. – Все равно… что уж теперь! Успокойся и перестань меня
ненавидеть! Я впервые услышала про Сокольского от Адама, а потом от
Ржевусского. Он вовсе не хозяин Цветочного театра – старый Шимон просто шпионил
для него. То, что Зигмунд, оказывается, тоже шпион – русский шпион, мне сказал
Адам, и, вливая яд в твою душу, я мстила и Сокольскому, и тебе.
Юлия смотрела на нее молча, прижав руки к
груди.
Да неужели вся тоска, и ревность, и горе, и
муки сердца, и слезы – все попусту, ни из чего, лишь по злой воле Ванды?! И они
с Зигмундом терзали, отталкивали друг друга потому же?!
– И ты ему не жена? – с трудом проговорила
она.
– Нет, не жена, – преувеличенно ласково,
будто успокаивая ребенка, ответила Ванда. – И тетушку в Кракове он не
убивал, потому что и не было у него никакой тетушки в Кракове. И, конечно, не
предавал русских. И, разумеется, спал как убитый, пока я прыгала на нем
верхом, – так спал, что мне не удалось даже капельки удовольствия от него
получить, как я ни старалась! Увы, он великолепный мужчина… Но мое вино было
слишком крепким!
Юлия схватилась за сердце. Ненависть к Ванде
была такова, что еще миг – и она бросилась бы к ней, схватила за горло – а там
будь что будет! Но, словно свет небесный, снизошло вдруг прозрение: «Да ведь
Зигмунд теперь мой, отныне и вовеки, нет между нами никаких призраков!» – и она
едва не засмеялась от счастья. Право же, Ванда была из тех, кто поднесет вам
яду – и сама же будет бегать за противоядием. Она повержена – стоит ли ее
ненавидеть?
Но если так, что же делает Юлия здесь так
долго? Надо скорее бежать в село, спросить, где стоит полк Зигмунда, немедля
ехать туда… А может быть, каким-то чудом ее ненаглядный супруг еще в Клешеве?
«О Боже, сделай так, чтобы я увидела его еще сегодня!» – взмолилась она. Надо
спешить. Вот только еще один, последний вопрос: что это Ванду этак разобрало?
Откуда вдруг такая великодушная откровенность?
И опять Ванда прочла ее мысли, прежде чем Юлия
вымолвила хоть слово.
– Ты, верно, ломаешь себе голову: с чего это я
разговорилась? – спросила небрежно. – Ну все-таки мы были подругами,
многое пережили вместе, и мне хотелось бы, чтобы ты умерла счастливой.
Мгновение Юлия смотрела на нее, будто оглохнув
и ослепнув, потом сердце сильно ударило в горле – раз, и другой, и третий… так
медленно и больно!
– Что? – чуть шевельнула она сухими
губами. – Что ты сказала?..