Бумажный домик - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Малле-Жорис cтр.№ 35

Внезапно пустыню освещает мысль: хвала Богу за то, что у нас есть жизнь, в которой, не будь его, не было бы ничего.

Можно еще одним путем выкарабкаться из этой пустоты: с помощью чувства юмора. Вспоминаю, каким ужасным было мое возвращение домой после довольно долгой отлучки: двести (или около того) бутылок, загромоздивших кухню, полотенце для лица, которым в мое отсутствие начищали медные предметы, ванная, словно покрытая каким-то черным лаком (такое впечатление, что неизвестные, моющиеся в ней, работают все на асфальтоукладчике), разгуливает голубь, который выздоровел окончательно, ворох счетов и предупреждений от судебного исполнителя, — и глядя на это, совсем не хотелось улыбаться. Был понедельник, утро. Я уезжала на Пасху к своей сестре Микетт: сверкающий паркет, аккуратные стопки белья в шкафах, безупречно воспитанные и вместе с тем очаровательные дети. Должно быть, лицезрение такого совершенства испортило мне зрение. Наша несостоятельность вдруг точно ослепила меня.

Я потеряла чувство юмора.

Понедельник прошел в мрачном унынии. Жак разделяет со мной тяжкую задачу — перемыть всю скопившуюся посуду — и горячо одобряет мои монологи, исполненные пессимизма. Опять не уплачены в срок налоги, зубные врачи теряют терпение, детей того и гляди выставят из школы, здоровье у меня уже не то, профессии у нас ненадежные; Даниэль безалаберный, Венсан ленивый, Альберта упрямая, Полина неугомонная — не лучше ли отдать их всех в пансион, скопить хоть немножко денег, отказаться от красного вина, телефона и переехать в деревню, в какую-нибудь глушь, где даже кино нет? Жак во всем со мной соглашается и с удовольствием подливает масла в огонь. Он оперирует более абстрактными категориями: политическая обстановка, неустойчивость франка, утрата эстетических критериев, ловко вставляет словечко о наших вконец расстроенных нервах, снова переходит к общим положениям, клеймит эгоизм молодого поколения, приговаривает к немедленному изгнанию представителей животного мира (кошку, собаку, хомяка, черепах, голубя), ходатайствует о помиловании золотой рыбки ввиду ее преклонного возраста, требует роспуска дружеского союза (Даниэль и его присные) и под конец выражает твердую уверенность, что никакие меры не предотвратят неизбежной катастрофы. Придется также бросить курить и сдать белье в прачечную.

Пристроившись на уголке кухонного стола, мы распиваем бутылку пива, не без удовлетворения представляя масштабы грозящей нам катастрофы: кто это написал поэму о землетрясении в Лиссабоне? Однако чувство юмора ко мне еще не вернулось.

Вторник начинается в том же мраке. Постели остаются неубранными. Близок конец света. Дети получают на завтрак бутерброды с чаем вместо шоколадных галет, которыми я обычно потакаю их гурманству и собственной лени. Недовольство. Полина объявляет, что потеряла во время каникул в лагере часы: гнетущее молчание. На обед я открою консервы. Я не стану благодарить Симона, приславшего мне свою книгу, пусть обижается. Полина чувствует, откуда ветер дует.

— Не буду чистить зубы, — заявляет она.

— Что ж, тем хуже для тебя.

Обескураженная, она уходит в школу молча, без песенки.

Несу белье в прачечную. В последний раз. Прислуга не является. Наплевать. На ужин жарю перемороженную рыбу. Никто не протестует. Весь дом тускнеет, мрачнеет, как растение без воды. Альберта набрасывается на Черни с отчаянной решимостью.

Среда, я присаживаюсь на кровать к Даниэлю: обритый наголо, без своей роскошной шевелюры, он стал похож на римского легионера. Сколько еще все это безобразие будет продолжаться? Я требую, чтобы из прихожей убрали одежду. И кто это без конца трезвонит в Марсель? Если вы думаете, что я оплачиваю телефонные счета не глядя, вы ошибаетесь! Что делается в ванной, почему постоянно исчезают мои расчески и зубные щетки, а теперь еще и зонтик? Даниэль, хороший сын, бормочет что-то нечленораздельное и успокаивающее. Он понимает, что я не в себе. Может, я хочу закурить сигарету? Или он приготовит мне чашку чая? (У него в комнате спиртовка, и он регулярно засоряет раковину, выливая туда заварку.) Но я не уступлю. Сегодня не будет никакой праздной болтовни и непринужденных бесед о сравнительных достоинствах детективных романов. Я настроена серьезно! Вторая половина дня. Около трех я отрываюсь от рукописи, которую читала с горькой радостью исполняемого долга (единственный вид радости, который эта рукопись может подарить), выхожу в наш узкий коридор и тут же, прямо у своей комнаты, сталкиваюсь с незнакомым мужчиной, следующим из туалета. Человек как человек, таких на улице встречаешь на каждом шагу, лет двадцати пяти, в галстуке, темном костюме… Посторонившись, он с вежливым безразличием пропускает меня, точно мы встретились в кафе или на вокзале. «Простите, мадам…» Я в полном изумлении смотрю ему вслед: он спокойно направляется к входной двери, открывает ее и исчезает. Так, значит, он вошел только для того, чтобы воспользоваться нашим туалетом?

Я стою в коридоре, не в силах сдвинуться с места, и умираю от безумного раскрепощающего смеха. Каким респектабельным выглядел этот посетитель, как непринужденно он воспользовался для своих нужд моей квартирой, ну точь-в-точь прохожий на улице, зашедший в общественный туалет, — это не просто возмутительно, это черт знает что такое. Когда я перестаю наконец смеяться, я понимаю, что ко мне вернулось чувство юмора.

Вечером приходит Даниэль, и мы вместе пытаемся вычислить, кто этот таинственный незнакомец. «Это не Жан-Мишель? И не Ришар? А может быть…» Нет, мы не можем догадаться. Как бы там ни было, сегодня вечером я приготовлю эскалопы по-милански, чтобы отпраздновать возвращение своего чувства юмора. Этот респектабельный молодой человек, уж не ангел ли он?

— Я встречаюсь с одним старикашкой, ему шестьдесят семь лет, — рассказывает Долорес. — Добренький. Вправду добренький. Торговец углем. Хочет на мне жениться.

— По-моему, неплохая идея.

— Все мне так и говорят. А я не хочу. Не могу быть любезной ради денег.

— А разве он не дает тебе денег?

— А вы думаете, я любезна? — смеется Долорес, демонстрируя новенький золотой зуб.

Аллегра смотрит на своего сына. Младенец улыбается, лопочет, играет с клубком шерсти, протягивает ручонки.

— Почему вы не берете его на руки? — спрашивает Жанна.

— А зачем?

Эх, Аллегра!

Николя считает себя хитрецом. Он просит взаймы деньги у Д., с которой познакомился в туберкулезном санатории.

— Одолжите мне пятьдесят тысяч франков, верну через две недели, я сейчас делаю одну работу и должен за нее получить.

— Давайте лучше я просто подарю вам двадцать тысяч, — отвечает она.

— Значит, вы мне не доверяете.

— А если вы не успеете закончить работу, или еще что-нибудь случится, мало ли… Вот берите, двадцать тысяч франков.