Я сам себе дружина! - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 20

Про греков Мечеслав слышал – на них ходил Дед с русским князем, и значит, они были враги. В рассказах Деда греки представали лживыми и лишенными отваги – когда не могли спрятаться за свое жуткое оружие, поджигающее землю и воду, старались откупиться золотом. И про оружие греки лгали, рассказывали, будто принесли его греческому царю духи-воины их заморского бога с неба – а на самом деле не с неба добывали они его, не из молний – отдал бы их Перун греческим духам! – а варили из черного земного сала, что проступает из земли в полуденных жарких краях. Или же их бог жил там, под землей, где рождалось черное зловонное сало? Но и тогда лгали греки, ибо уверяли всех, что их бог живет на небе…

А в песне гречины были злые и наглые и вели себя на чужой земле как хозяева – так знакомо, что белели стиснутые кулаки у мальчишек, проступали желваки на мужских, исцарапанных бритвой скулах, каменели лица у женщин. И Мечеслав чуть не закричал от радости, когда разъяренный Татунчо вырвал из земли плуг и начал им крушить врагов. «Как будто снопы после жатвы, тела их лежали в поле», – пел старый Доуло.

И приехал он к матери, и бросил к ее ногам собранное с тел гречинов золото, и так сказал он: «Правду ты сказала, матушка, скамар пашню не пашет, скамар земли не имеет. Скамар не имеет дома, угла родного не держит». И с тем ушел «на планину».

Что за «планина», Мечеслав тоже не знал, да и не трогало это юного вятича вовсе – может, в том далеком чужом краю так называют лесную чащобу. Мало ль может приключиться в тех странных землях, где не знают, что за льющим кровь ходят души умерших, и лютые стрыги, слетающиеся на пролитую кровь, и те, кто торопится просочиться под синее небо сквозь распахнутую ударом оружия дверь в мир мертвых. Ненавистны эти лютые духи Тем, кто дает урожай, и самой Матери Земле, оттого-то воину не след не то что за пахоту становиться – даже прикасаться к плугу или пахотной лошади, или к жернову, – ко всему, что дает сытость и хлеб. Разве что вождю в прежние времена полагалось после очистительных обрядов прокладывать по весне первую борозду, а в мор или иную беду, против которой оружие людей бессильно, отпахивать свой край от чужих земель. Может, Татунчо был вождем? Или в тех краях знают очистительные обряды посильнее, чем те, что ведомы сыновьям Вятко? Может быть – вон какой сильный волхв оказался старый Доуло.

Не думал об этом Мечеслав, сын вождя Ижеслава. Не его это дело было знать такие вещи. Он сейчас просто радовался тому, что где-то в чужом краю свершилась справедливость. Что беззаконные находники были наказаны, а воин, оступившийся было по мольбе матери, сошедший с ратной тропы, вновь на нее вернулся.

И не он один так думал – как только отзвенели струны, отзвучал голос волхва-чужеземца, за столами, куда собрался мало не весь городец – разве что дозорных удержал на местах их долг, – повисла тишина. Такая, будто люди забыли дышать, а сердца их – биться. И так горели глаза, будто каждый сейчас смотрел вслед витязю-побратиму Татунчо, так же, как и они сами, променявшему теплый дом и сытую жизнь на вечный бой с чужаками-захватчиками. А потом встал Дед со своего места, высоко поднял ковш с хмельным медом, протянул его к певцу – и опрокинул одним махом под седые усы, и звонко стукнул опустевшим об стол. И взревел весь дом, и застучали ковши и кружки о столешницы, и старшая внучка Деда поднесла старому Доуло полный ковш того же меду. Тот бережно отодвинул с колен гусли, обеими руками принял подношение и выпил. Поставил на стол, утер усы, прижал к груди руку, наклонил остриженную голову, благодаря гостеприимных вятичей.

– Сказал и еще раз скажу – сладок мед в этом дому! – звучно сказал он.

Внучка Деда молча закраснелась от удовольствия, а его же старшая жена ответила:

– И тебе поклон на добром слове, мудрый.

– Всем ли доволен, гость наш? – подал голос и Дед. – Может, ещё чем угостить?

– Что ж… – Доуло вдруг улыбнулся задорно, по-молодому. – Угости-ка меня вопросами своих людей, Дед Хотегоща! А то иные из них, те, что помладше, боюсь, лопнут от любопытства – обидно будет так их потерять во цвете лет, да и женам вашим заботы – отмывать скамьи со столами…

Так неожиданна была эта почти дружинная грубоватая шутка в устах волхва, что Хотегощ несколько ударов сердца молчал, не веря ушам. Зато потом – птицы, свившие гнезда под крышами, заметались в испуге от шквала хохота, заходившего туда-сюда по лесному городцу.

– Что ж, – отсмеявшись, вымолвил Дед, – это ты верно сказал, мудрый. И впрямь будет мало добра, если любопытство порвёт их на части. Только сам выбирай, кому станешь отвечать на вопросы, а то ты тут будешь сидеть до Карачуна – сам видишь, немало их, а вопросов у них ещё больше.

Доуло, смеясь и качая стриженой головою – или кивая на свой странный лад? – оглядел притихших, напружинившихся, словно в засаде в ожидании знака к нападению, отроков и молодых воинов Хотегоща. Потом указал рукою с ковшом на Истому.

– Что ты хотел узнать у меня, юнак?

Истома откашлялся в кулак и проговорил:

– Вот тот… хазарин… он всё говорил – «боги князя», «ваши боги». Почему он не говорил о своём боге? Разве хазары так уж чтят наших Богов?

– Нууу… – протянул Барма под разочарованное ворчание многих воинов постарше. – Мог бы и у нас спросить…

– И впрямь вопрос не из сложных. – Доуло огладил ладонью бороду. – Хазарская вера запрещает желать добра чужакам. Что бы ни пожелал, что бы ни сделал для хазарина иноплеменник, чужеродец – из моего племени, из вашего, из любого иного, – желать добра ему нельзя. Это считается у них оскорблением веры, чуть не предательством. Однако слишком явно показывать это они тоже не любят. А Богов… Богов наших они, да простят меня Бессмертные, считают за пустое место, за безжизненные деревяшки, бессильные помочь кому бы то ни было. – Доуло смолк, пережидая гневный ропот слушателей.

– Так не только с нами – то же они скажут русину или печенегу, греку или болгарину. Хазары ведь верят, что есть только один бог – бог их племени. Значит, пожелав чужаку подмоги его богов, хазарин вроде как показывает себя его другом, но и запрет своей веры не преступает – он же верит, что пожелал чужаку помощи от куска дерева или камня.

А мы их всё же побили, подумал Мечеслав и усмехнулся своим мыслям. Боги-то есть, чтоб там себе коганые ни думали. Себе на голову пожелал нам тот хазарин помощи от Них.

– Теперь отвечу… тебе. – Доуло вновь устремил руку с ковшом в сгрудившихся за столом напротив молодых воинов. Вперёд подались сразу несколько, волхву пришлось ещё и глазами указать на избранника. Тот, запунцовев ясной девицей, даже поднялся со скамьи и, сглотнув, выговорил:

– Мудрый… ты… про этих пел… гречинов… а кто злее, который враг – гречины или хазары?

– Ты, Образец, и спросил, – с ленцой подал голос его ровесник Слых, рыжий веснушчатый парень с неприятной улыбкой. – Прям как селянин – они ж бедами меряться любят – ох, сосед, у меня чирей на носу вылез, эх, а у меня коза охромела…

Несколько парней и даже не прошедших посвящение отроков засмеялись, Образец, мигом позабыв и волхва, и свой вопрос, стал разворачиваться к Слыху, потянув из ножен нож: