– В Гардарики! – объявил он свое решение. – Иной путь у меня нет, криве-кривейте не прощать мне смерти свой слуги и поругания храма… У великий из великих, судья судей, длинные руки…
– Правильно, – кивнул Олег. – Только будь осторожен – в Гардах война.
Тормейсо нахмурился и тут же сказал упрямо:
– Все равно!
– Олег! – позвал товарища Пончик. – Ты где?
– Где-то здесь! – отозвался Сухов. – Ты собрался?
– Ага!
– Явкут и Кирбайдо проводить вас, – сказал Тормейсо. – Они знать место…
– И ты не мешкай, – посоветовал Олег. – Хватай Гвиллу и беги! Дадут боги, еще свидимся в Гардах!
До Вислы доскакали быстро, поменяв лошадей у знакомых Явкута. Река разливалась широко, куда там Олкоге. Низменные берега были безлесны, одна трава кругом, да кусты.
Олег вывел коня на берег Эстмере, Свежего залива, как называли вислинское устье, и остановился. О, боги! Он добрался до Виндланда! Вон он, берег земель вендских, за рекою тянется!
– Последний рывок, да? – пробормотал Пончик.
– Последний… – выдохнул Олег.
– Ой, смотри! Там корабль!
Олег пригляделся. Невдалеке, где море встречалось с рекою, стояла рыбацкая деревушка, а у пристани покачивалась лодья.
– Поскакали! – крикнул Явкут и пришпорил коня.
Кирбайдо, Олег и Пончик бросились следом за ним.
Вблизи оказалось, что о причал трется не лодья, а купеческий кнорр – более развалистый, чем снекка или скедия, и попузатее боевых лодий. Веслами на кнорре гребли только с носа и кормы, средняя часть была отдана грузу.
Олег спрыгнул с коня и подошел к качавшемуся борту. На него оглянулись рабы, прикованные к веслам. Одетые в Драное и грязное, гребцы сидели на скамьях, сутуля спины, и чесали мозоли на лодыжках, натертые кандалами. Ни викинги, ни варяги не позволяли трэлям грести на своих лодьях, но купцы – иное дело.
– Где хозяин? – резко спросил Олег.
С тюков поднялся меланхоличный малый, жующий кусок сала. Утерев жирные губы, он спокойно ответил:
– Ну я.
– По-русски понимаешь?
– Не разучился еще… – пожал плечами купец.
– Нам нужно в Старигард! Мне и ему! – Олег показал на Пончика. – Мы заплатим золотом!
– Да я и так иду туда, залезайте, всегда рад пассажирам! Люди называют меня Удо, сыном Онева, меня все знают.
Олег передал поводья коня Явкуту и перебрался через борт. Следом перелез Пончик.
– Доброго пути! – крикнул Кирбайдо, вскидывая руку.
– И вам! – ответил Олег.
– А скоро отплываем? – поинтересовался Пончев.
– Вона, – показал купец шматом сала на грязную харчевню, из дверей которой выходило с десяток изрядно набравшихся мужиков. Следом вышли еще трое. – Как погрузятся, так и тронемся…
Пьяный экипаж, осилив сходни, тут же пристроился отсыпаться. Худой парень в обносках, поглядывая на пьяных с неприязнью, быстренько отвязал причальные канаты и запрыгнул обратно на палубу. Ветер дул с моря, поэтому Удо, сын Онева надавал пинков рабам, побуждая тех к действию. Гребцы, вжимая головы в плечи, ухватились за рукоятки весел.
Покачиваясь на мелкой волне, кнорр выполз в Эстмере, и на скрип уключин наложились пронзительные крики чаек. «Последний рывок…» – вспомнил Олег и широко, от души улыбнулся.
Глава 16
1
Едва слышно плескала Вытегра, качая развалистую багилу с высоко поднятой кормой. Река смутно проглядывала в серых предрассветных потемках, застланная туманом, а лес по обоим берегам стоял недвижим. Тишина была такая, что упади лист на воду – и эхо загуляет, замечется шуршащими отголосками.
Матрос-халасси, шлепая по палубе босыми ногами, прошел на квадратную корму, где спал Абу-Зайд Халид ас-Самарканди, и осторожно потряс его за плечо.
– Молитва лучше сна! – сказал он, не решаясь говорить в полный голос. – Молитва лучше сна! Нахуза, э-эй…
Халид со стоном пробудился и развернул свое одеяло, с укором глядя на мучителя.
– Встаю, Саид, встаю, – вздохнул он. – Вели бхандари,
[64]
чтобы готовил кахву
[65]
и хлеб!
– Все исполню, нахуза! – поклонился Саид и ушел будить бхандари.
Сонная команда сбредалась, шаркая остроносыми кавушами,
[66]
стелила на палубу молитвенные коврики и опускалась на колени – наступал священный час вознесения утренней молитвы. На соседнем заве с громким названием «Ханаш аль-бахр»
[67]
пробудились ото сна чуть раньше, и в тихое небо над Вытегрой взошло моление:
– Ла илаха илля ллаху уа Мухаммадун расулу-л-лахи!..
Халид омыл лицо чистой холодной водой северной реки и согнулся в глубоком поклоне.
– Ла илаха илля ллаху уа Мухаммадун расулу-л-лахи! Аллаху акбар!
Низкие поклоны без помощи рук служили неплохой утренней зарядкой и согревали тело, пока мистический жар накалял дух. Бхандари Юсуф тоже умудрялся сотворить молитву, не выпуская из рук бронзовую ступку, в которой толок зерна «мокко». Тонкий аромат кахвы подавлялся сильным запахом пекущихся лепешек, и Халид, жадно втягивая носом волнующие духмяности, понял, что изрядно проголодался. Тандиль
[68]
первым свернул свой коврик и повел матросов за собой. Для халасси всегда есть дело – откачивать воду из трюмов, плести канаты, латать паруса.
Просветленный, Халид прошел на корму и устроился на ширазском ковре, сложенном вчетверо. Бхандари три раза вскипятил кахву, добавил в напиток несколько зерен кардамона. Налил в чашечку нахузы. Халид отпил, зажмурил глаза, сделал глоток и только теперь проснулся.
– Налей еще, Юсуф, – попросил он толстого бхандари.
Юсуф с готовностью налил. Съев половину лепешки и запив ее кахвой, Халид ожил. Начинался новый день.
– Холодно у них тут по утрам! – поежился сарханг
[69]
Хасан.
– Разве это холод? – усмехнулся Халид. – Однажды мне пришлось тут зазимовать, вот тогда я узнал, что есть холод! Вода в реках замерзла и стала твердой и прозрачной, как стекло, все вокруг покрыл снег…