Ладно, пока что один вопрос ясен – идем налево.
Еще пара часов ходу по лесной дороге – и мне стало ясно, что искомая цель где-то совсем неподалеку. На обочинах дороги стали попадаться многочисленные следы, явно оставленные армейскими сапогами. Советскими – рисунок их подошвы сильно отличался от немецких. А поскольку советским солдатам в это время тут взяться (особенно в таком количестве) было просто неоткуда, то единственный возможный ответ – это те, кого вели в лагерь. Или оттуда. Потому что следы вели как туда, куда я шел, так и оттуда. Значит, вход в это место один – один оттуда и выход. Так?
Не совсем.
Выходов (равно как и входов) могло быть и больше, просто в данном направлении могли водить пленных в какое-то конкретное место. На станцию, например. А наличие следов на обочинах объяснялось тем, что пленных заставляли отходить туда, чтобы пропускать следующий навстречу (или в попутном направлении) транспорт. Почему ж на той дороге, с которой я свернул, следов почти не было? А она шире, вот и все. Машина может попросту объехать колонну по свободному месту. Придя к такому выводу, я зашагал бодрее.
Сейчас поднимусь на пригорок, а оттуда и обзор лучше.
Ветер дул мне в спину, и поэтому звук мотора слышен не был. Мотоцикл совершенно бесшумно вынырнул из-за бугра и в мгновение ока оказался совсем рядом.
Вот те и здрасьте… А где грузовик?
Его не было.
Эти ребятки что, в одиночку тут рассекают?
Опрометчиво…
Автомат висит у меня на груди, и руки лежат поверх него. Останавливаюсь и поднимаю вверх правую руку. Мол, притормозите, камрады, есть у меня к вам вопрос. Поза самая мирная, та рука, которая обычно лежит на спусковом крючке, сейчас поднята вверх – выстрелить я не смогу.
Мотоциклист сбрасывает обороты и подруливает ко мне.
Останавливается и, убрав одну руку с руля, поднимает вверх очки.
– Что случилось?
В коляске, прикрывшись прорезиненным пологом, сидит пассажир – я вижу только его голову в… фуражке.
Офицер!
– Прошу прощения, герр…
– Лейтенант, – произносит вместо него мотоциклист.
– Виноват, герр лейтенант! – прищелкиваю, насколько это возможно на сырой лесной дороге, каблуками. Отпускаю оружие и принимаю стандартную строевую стойку. Ладони прижаты к бедрам – все как положено.
Мотоциклист выключает мотор.
– Что случилось, старший стрелок?
– У герра гауптмана сломалась машина! Меня послали за помощью!
– Гауптмана? – опускает вниз полог офицер. – Какого гауптмана? Кто вы такой? Документы!
– Яволь! – вытаскиваю из-за пазухи зольдбух и протягиваю его офицеру.
Он просматривает документы и смягчается.
– Держите, – протягивает он мне зольдбух. – Четыреста пятый полк, второй батальон. Я знаю вашего командира батальона. Кто он?
– Майор Рихард Бохентин, герр лейтенант!
– Да-да… Так в чем дело, старший стрелок?
– По приказу командира роты я сопровождал машину с гауптманом Фюртцем, герр лейтенант! В километре отсюда у машины заглох мотор. Герр гауптман послал меня за помощью.
– Откуда он?
– К нам он прибыл из штаба полка. Больше я ничего не знаю.
А следом за мотоциклом так никто и не появился… стало быть, они тут и вправду одни.
– Куда направлялась машина?
– Не знаю, герр лейтенант. Нам было приказано ее сопроводить до места назначения и вместе с герром гауптманом возвратиться в расположение части.
– И как далеко ты собирался еще идти?
Хороший вопрос.
Мотоциклист проехал мимо меня почти два часа назад. И солдаты его сопровождали. Что-то они там делали… или делают до сих пор, а он уже едет назад. По такой дороге тридцать километров в час – уже хорошо. Сколько времени заняли у офицера указания и прочие вопросы? Полчаса?
Сейчас обеденное время – он обедал! Полчаса минимум.
Итого.
Полчаса он ел.
Полчаса решал свои вопросы и отдавал указания.
Накинем еще минут двадцать туда-сюда.
Сорок минут. Это заняла дорога туда и обратно.
Значит, всего – двадцать километров. От развилки.
Да два часа я сам оттуда топал, километров шесть отмотал… машина (с моих слов) стоит в километре отсюда.
– Герр гауптман сказал – около семи километров.
– Шесть. Он немного ошибся. Садись сзади, проводишь нас к машине.
– А как же…
– Пока мы будем у машины, Маркус доедет до лагеря и вызовет подмогу. Садись!
– Яволь! – еще раз щелкаю каблуками.
Обхожу мотоциклиста справа и поворачиваюсь, чтобы сесть позади него.
Ш-ш-шух!
Чуть слышно выскальзывает из ножен штык.
И входит водителю в печень (или где-то рядом).
Тот изгибается, хватаясь руками за воздух.
Проворот клинка! Рывок на себя.
Мотоциклист тычется лицом в руль.
А окровавленное лезвие уже подрагивает перед лицом офицера.
– Хенде хох!
Левой рукой выдергиваю седока из коляски и, прижимая к его горлу острие штыка, вытаскиваю из кобуры пистолет:
– Ну что, герр лейтенант? Поговорим?
Итак, это фильтрационный лагерь. Одновременно в нем содержат не более трехсот – четырехсот человек. После быстрой сортировки и предварительной проверки пленных распределяют по обычным лагерям для военнопленных и офицерским, что гораздо серьезнее.
А охраняют его не немцы! Охранный батальон откуда-то из Прибалтики, набран из добровольцев. То-то у них такая эмблема странная на рукаве… им не слишком верят, поэтому там постоянно присутствует немецкий офицер, контролирующий всю деятельность этих «добровольцев». И приказы исходят именно от него, командиры батальона обязаны их исполнять.
Фигово то, что непосредственно в охране лагеря задействовано около сорока человек зараз – это мне явно не по зубам. При четырех пулеметах, которые установлены на постах, – их надо ротой штурмовать, не меньше. Так что с идеей лихого налета можно распрощаться сразу – не прокатит. Да и ночью я незамеченным не проберусь – открытое место. Понятно, кстати, отчего так насторожился офицер: здесь тупик. И никаких других дорог сюда или отсюда не имеется вообще. Некуда тут кому-то ехать, попросту незачем. А визита какого-то начальства лейтенант не ожидал, вот и всполошился. Он же старший на объекте и наверняка бы про такого гостя знал.
Из рассказа офицера вытекало следующее.