– Это ваше счастье, что я тут парней не застал! Леокадия,
брось окурок, а то руку сожжешь, дурища! Ну вот что, девки, быстро заметайте
следы оргии и собирайте на стол! Мы голодные! Ольга, грей ужин, чтобы к приходу
матери все было чинно-благородно.
Мы, поняв, что гроза прошла стороной, метнулись выполнять
приказание, но я все время чувствовала, что этот Леонид то и дело на меня
посматривает. Но он же такой старый!
– Лёка, смотри, как он на тебя лупится, – шепнула мне
Олька. – Потрясающий мужик, между прочим.
– А сколько ему лет?
– Тридцать четыре.
– Но он же старик!
– Много ты понимаешь! Мужчина в самом соку!
Почему-то от ее слов меня бросило в жар.
Потом мы вчетвером ужинали, и Леонид вызвался меня
проводить. Я была жутко смущена, но в то же время мне это польстило. Олька
успела нашептать, что он очень крупная шишка для своего возраста, без пяти
минут доктор наук и еще, что он вдовец.
У него была бежевая «Волга». Это меня добило. Самое смешное,
что он тоже был смущен.
– Куда вас отвезти, Леокадия?
– До ближайшего метро. А то мне далеко.
– Нет уж, я вас до дома довезу. Вы где живете?
– В Черемушках.
– Значит, едем в Черемушки. Какое у вас имя красивое –
Леокадия. Никогда не встречал девушек с таким именем. Только по радио
слыхал – Леокадия Масленникова, певица такая есть. Знаете?
– Знаю.
– А вы, значит, актрисой быть собираетесь?
– Да.
– У вас получится. Вы красивая, и голос у вас...
– Этого еще мало.
– Ну и талант, наверное, есть, если приняли в институт...
– Этого тоже еще мало.
– А что же еще нужно? Блат?
– Нет, везенье.
– А вы разве невезучая?
– Да нет, не сказала бы...
– А парень у вас есть? Хотя что я спрашиваю, еще бы... такая
девушка...
И что-то в его голосе было такое, что я испугалась. Что-то
такое, что бывает раз в жизни... так мне тогда показалось. И я почему-то
ответила:
– Нет, парня у меня нет. Был и сплыл.
– А сколько вам лет, Леокадия?
– Девятнадцать.
– Ох, грехи наши тяжкие, – засмеялся он.
– Какие грехи?
– Замуж хочешь?
– Что? – перепугалась я.
– Замуж за меня пойдешь?
Это было романтично, как в кино, но настолько дико...
– Что, страшно? – нежно улыбнулся он.
– Да, – призналась я.
Потом он говорил, что именно в этот момент полюбил меня.
Поженились мы только через год. Многие девочки мне
завидовали, а Ольга Густавовна, наш педагог по сценречи, с грустью сказала:
– Для актрисы такой муж – не в радость.
– Почему?
– За границу тебя выпускать не будут.
– Подумаешь! – фыркнула я. – Не больно-то и
хочется. Как послушаешь рассказы о заграничных гастролях, с души воротит.
Бульонные кубики, сырокопченая колбаса и консервы... Это же так унизительно...
Она очень внимательно тогда на меня посмотрела, как будто впервые
видела.
– В чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппа
уедет, а ты останешься... И если в кино будешь сниматься, никаких тебе
кинофестивалей.
– Почему? А московский? – смеялась я. Я была уже
влюблена на всю катушку. А театр... Что театр, наверное, я смогу без него
обойтись.
И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня не
взяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. С
одной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо не
знает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзного
радио – это звучало...
Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная.
Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Он
был самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.
После его смерти были претенденты, как говорится, на руку и
сердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, в
одной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был неприхотлив
и очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него было свое
большое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных баб, которых
я про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но твердо
знала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на лавочке
под зонтом и вспоминала, вспоминала... Все-таки я – счастливая женщина, в
моей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет...
Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка...
...Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто в
квартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся со
странной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню.
Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сидела
на стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.
– Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.
Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасой
шмякнула об пол очередное блюдце.
У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, с
ума сошла? Но нельзя поддаваться панике.
– Станислава! – Я грохнула кулаком по столу. – Я с
тобой разговариваю.
Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.
Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираю
номер.
– Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучка
сошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет,
школьница... Буйное помешательство.
– Лёка, перестань! Лёка!
Я положила трубку.
– Очухалась?
– А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобно
прищурилась она.
– Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?
– Я поеду в Америку!
– Что?
– Что слышала!
– Не смей хамить!
– Я поеду в Америку!
– Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?
– Какие стулья?
– Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что
наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?
– Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогда
не пьем.