Он плакал, не стыдясь слез; и сердце Лизы сжалось от боли,
ибо то, что она говорила, слышать ему было тяжело и горько:
– Мудрено забыть после того, что ты с нею сделал…
Выражение счастья исчезло с лица, он покорно кивнул:
– Каюсь. Грешен! Перед нею и отцом ее грешен. Дарину предал
я на поругание и гибель, отца ее – на мучительную смерть обрек. Верен был в ту
пору Ордену беззаветно, и не было для меня ничего святее. Уповал всею душою,
что лишь Орден освободит родимую Украйну от гнета России. За это все готов был
отдать. Все самое дорогое и жизнь свою!
– Ты-то жив, – не сдержалась, чтобы не съязвить, Лиза. – Ты
жив, а они в могиле!
– Жив! – кивнул Славко. – Пока…
Сердце у Лизы сжалось, когда она осознала, что обрушилась на
обреченного, и снова вспомнила, скольким они с Августою ему обязаны.
– Как же ты наконец осмелился против них пойти? – Она
кивнула куда-то в сторону, словно оттуда, из мрака, глядели сонмы немигающих,
беспощадных глаз приверженцев этого неведомого Ордена.
– Дарина… – прошептал он чуть слышно.
Ничего более не было сказано, но вся глубина мучительного
раскаяния этой преступной души враз открылась пред ней, и теперь ею владела
только щемящая жалость. Тот подавленный стон за стеною из комнаты в остерии при
упоминании Дарины – его издал Славко, вдруг узнавший о смерти своей
возлюбленной от женщин, которых должен был убить в следующий миг; и рука его
дрогнула. А история Чекины тоже напомнила ему судьбу Дарины, вот почему он был
тогда столь бледен, так страдал. Эта поруганная, преданная любовь, отомстившая
в конце концов предателю его же руками, внезапно показалась Лизе сходною с тем
пламенем, кое сжигало ее сердце, не давая пощады. Что бы ни делала она, в чьи
бы объятия ни бросалась, где бы ни искала забвения – все тщетно. Ей никогда не
забыть Алексея, никогда не изжить мучительной страсти к нему, смертельной своей
любви, а потому никто не мог понять Славко так, как она.
Она торопливо отерла лицо и хрипло промолвила:
– Я прощаю тебя. И верю, что Дарина оттуда, с небес, сейчас
смотрит на нас и тоже прощает тебя.
– Благослови вас бог, сударыня, – отозвался Славко. – Теперь
смерть мне не страшна. Умру счастливым, ибо скоро увижу ее…
Только теперь Лиза вспомнила, где они находятся.
– Мессир! – вскричала она. – Пощадите его! Вспомните, ведь
он пожертвовал в угоду Ордену своей возлюбленной, предал ее страшным мучениям и
гибели, наконец! И потом, его следует поблагодарить за то, что мы остались
живы. Ведь вы сами недавно признали, что напрасно пытались погубить нас!
– Вы имеете весьма слабое представление о дисциплине и о
необходимости неуклонного исполнения приказаний, ваше высочество, – перебил
укоряющий голос из темноты. – В ваших же интересах как можно скорее изменить
свои позиции, ибо рано или поздно они приведут вас к гибели. Что же до сего
ослушника, то его время и терпение Ордена истекли!
Изумление вспыхнуло в серых глазах Славко при словах «ваше
высочество», обращенных к Лизе. Тут же он улыбнулся и покачал головою, давая
понять, что не выдаст ее, хотя бы этим, пожалуй, мог купить себе если не
окончательное помилование, то отсрочку казни.
– Я много грешил, ваше высочество, – промолвил он с мягкою
улыбкою в голосе, в ответ на которую Лиза не смогла не улыбнуться, хотя сердце
ее сжималось от ужаса, – но я многое понял. Здесь, на чужбине, да и вообще
перед лицом общей опасности, имеет смысл лишь одно: русские или украинцы – все
мы братья по роду и богу, все мы славяне, и только вместе мы…
Он не договорил. Араторн, вынырнувший из тьмы, нанес ему
ужасный удар шпагою в живот.
Славко вскочил; издавая отчаянные крики, он попытался
бежать, но силы ему изменили: рухнул на пол и пополз, как затравленное
животное.
Стражники кинулись вперед с обнаженными шпагами. Удары
сыпались на жертву; долго никому не удавалось нанести последний, смертельный,
удар.
Все вокруг, куда хватало глаз, было залито кровью. Но вот
Лиза, оцепеневшая, с широко раскрытыми глазами, услышала короткий, резкий
вопль; убийцы враз отошли от беспомощно простертого тела: Славко испустил дух.
Ноги у нее подогнулись, она сползла спиной по мрамору
колонны и поникла на полу.
* * *
Лиза не знала, сколько времени пробыла в обмороке, но
очнулась, когда чьи-то грубые руки начали бесцеремонно поднимать ее. Голова
кружилась, тошнило, она попыталась высвободиться и стать самостоятельно. Для
этого снова пришлось опереться на ледяной столб колонны. Это прикосновение
пробрало до костей, зато вернуло некоторую бодрость и ясность мыслей.
Открыв глаза, с опаскою огляделась и увидела, что мертвого
тела уже нет, почти все факелы погашены, и тьма скрыла кровавые следы. Пленницу
пока не увели: она стояла неподалеку, молитвенно сложив руки; и хотя шепот ее
достигал слуха Лизы, ни слова нельзя было разобрать.
– Если не послушанием, то приказанием ведут того, кто хочет
идти; того, кто не хочет, тащат, говорил Гораций, – раздался спокойный голос
мессира. – Это зрелище не преследовало никакой иной цели, кроме как показать
вам, что шутки с нами плохи и мщение Ордена неизбежно настигает отступника.
Однако вам надо приучать себя к подобным зрелищам, если вы хотите управлять
Россией! Колесование, четвертование, усекновение головы, дыба, кол, кнут,
отрезание языка – это ведь излюбленные развлечения ваших царственных предков в
отношении тех, кто проявлял неповиновение!
В его словах звучало плохо скрытое презрение. Впрочем,
мессир тотчас смягчился:
– Я не стану усугублять вашей подавленности зрелищем еще
одной казни, хотя особа, кою вы видите здесь, тоже принадлежит к числу ваших
приближенных и приговорена к смерти за ту же нерадивость и неисполнительность,
которые сгубили нашего малороссийского приятеля…
Он не договорил. Пленница истошно закричала из-под своего
мешка, и голос ее был так пронзителен, что каждое слово стало отчетливо слышно:
– Мессир! Во имя господа! Выслушайте меня!
– Как вы понимаете, – продолжал мессир, словно эти
предсмертные вопли были не более чем жужжание мухи, – не в ваших интересах
вести с нами двойную игру, ваше высочество!
– Мессир! – вновь закричала пленница. – Выслушайте меня!
Агнец божий, искупающий прегрешения мира, даруй им вечный покой!
Очевидно, эти латинские слова были чем-то вроде всевластного
пароля, ибо они нашли путь к сердцу мессира, и он соизволил обратиться к
пленнице: