Через несколько мгновений граф, однако, ощутил, что жертва
его вполне смирилась со своим сладостным пленом и не имеет ничего против того,
чтобы лошади неслись еще быстрее. Оба были, однако, слишком заняты друг другом,
чтобы передать кучеру команду, поэтому лишь ускорили свою собственную скачку. И
совсем скоро тяжелое дыхание и жестяной грохот парчовых юбок, царившие в
карете, были заглушены протяжными стонами женщины и хриплыми вздохами мужчины,
достигших вершины любовного блаженства.
* * *
Некоторое время в карете стояла тишина, прерываемая лишь
томными поцелуями, какими обычно обмениваются любовники, оставшиеся довольными
друг другом.
– Должен признаться, моя дорогая, что вы меня несказанно
обрадовали, – наконец проговорил, задыхаясь, граф. – Я-то полагал, что буду
иметь дело с унылой девственницей, а оказалось, вы даже смогли меня научить
кое-чему в искусстве любви.
Его ласковый голос вновь очаровал Лизу. Чувствовалось, что
она имеет дело с образованным и изысканным человеком, перед которым не хотелось
ударить в грязь лицом.
– Удивительно, почему это вы приняли меня за невинное дитя?
Неужто я выгляжу такой?
Да у нее раньше и язык бы отсох – говорить с мужчиною в
таком тоне! Но с этим мужчиною ей почему-то хотелось выглядеть изощренной
кокеткою.
Он расхохотался и запечатлел поцелуй на ее обнаженном плече.
В карете по-прежнему царила полная тьма, в открытое окно вливался теплый,
мягкий весенний дух, но ни лучика света, ибо луна еще не взошла, а звезды были
затянуты легкой мглою.
– Поверьте, о красавица, ни к одной женщине, которая
выглядит истинно неприступной, меня никогда не тянуло: с тех самых пор, как я
соблазнил и обрюхатил свою первую любовницу – бедняжку Лючию из Пассеано. Нам
обоим было по четырнадцати лет, и я помню ее до сих пор, как, впрочем, и всех
тех, кто явился ей на смену. И если я мечтаю, как второй Юпитер, обнять Европу
– весь мир женщин во всех его формах и изменениях, то лишь когда уверен, что
меня и мою даму равно влекут все новые и новые вариации на неисчерпаемой
шахматной доске Эроса. Не стану отрицать, что ради одного часу с незнакомой
женщиной я, вечный сын легкомыслия, готов днем и ночью, утром и вечером на
любую глупость. Сегодня же благодаря вам я не только усовершенствовал опыт, но
даже и слегка приумножил свое небольшое состояние. Можете и вы рассчитывать на
мой кошелек, красавица. Новые туфельки, ожерелье, серьги? Чего бы вы желали?..
Хотя что же это я?
Лиза услышала, как ее спутник хлопнул себя по лбу.
– Что вам мои скромные дары, когда к вашим услугам скоро
будет целая казна? Скажу одно: я бы желал быть вашим подданным, чтобы служить
вам по мере сил моих с утра до вечера и с вечера до утра! А мне лучшая награда
– видеть женщину счастливой, приятно пораженной, восторгающейся, улыбающейся и
влюбленной; мое высшее наслаждение – вспоминать с нею наши наслаждения. Я
считаю себя cituyen du monde, гражданином Вселенной, но ради вас готов даже
принять русское подданство, чтобы никогда уже не расставаться с вами.
Его галантная болтовня начала действовать на Лизу усыпляюще,
но при этих словах она невольно вздрогнула:
– Стало быть, вы знаете, кто я?
– Ваше сиятельство, княгиня… – В голосе его слышалась легкая
усмешка. – Не стану этого отрицать.
– Каким же образом?..
– Счастливая случайность, мадам. Или вы предпочитаете, чтобы
я называл вас согласно вашему высокому титулу?
– Не-ет, – медленно вымолвила Лиза. Она не совсем понимала,
о чем идет речь. Но странная настороженность охватила ее. – Оставим все как
есть. Но почему случайность познакомила нас?
– Некий добрый человек утром сообщил, что интересующая меня
дама будет сегодня одета в костюм венецианской танцовщицы.
Он еще что-то говорил, но Лиза не слушала. Холодная игла
ревности пронзила сердце.
«Интересующая меня дама будет сегодня одета в костюм
венецианской танцовщицы». Но, господи боже ты мой, ведь в этом костюме сегодня
следовало появиться Августе! И кто бы ни передал графу эти сведения утром, он
никак не мог знать, что ближе к полудню произойдет обмен платьями!..
Что же это получается? Выходит, что граф рассчитывал увидеть
в венецианском наряде Августу?!
– Мы с вами виделись прежде? – быстро спросила Лиза.
– Не считая двух предыдущих раз на карнавале, нет! –
самодовольно воскликнул граф. – Неужели вы думаете?..
Он не договорил. Бог весть что он имел в виду, но Лиза
услышала в его молчании следующее: «Неужели вы думаете, что, раз увидевшись со
мною, вы могли бы меня забыть?!»
И в самом деле: эти плечи Геркулеса, мускулы римского борца,
смуглую красоту цыгана, силу кондотьера и пылкость фавна не скоро забудешь. И
все же поразительно, какое бесстрастие сейчас воцарилось в ее душе при одном
предположении, что, обладая ее телом, он мысленно любил другую…
– Что же вы знаете обо мне? – спросила она, изо всех сил
пытаясь найти выход из дурацкого положения, в кое оказалась вовлечена.
Можно было, конечно, во всем признаться и свести все к
любовному обману, но что-то бормотать, заглаживать свою вину (в чем состояла
эта вина, Лиза не смогла бы объяснить, но тем не менее чувствовала себя так,
как будто в чем-то обманула ожидания этого роскошного мужчины), оправдываться –
нет, это было для нее нестерпимо! И она решила до конца держаться навязанной ей
роли, тем более что граф явно никогда не видел Августы и увлекся ею заочно, по
чьему-то описанию; еще предстояло выяснить – по чьему. То, что репутация
княгини Дараган может пострадать, ежели синьор де Сейгаль окажется нескромен и
разболтает о своей победе, нимало не взволновало Лизу; хотя бы потому, что это
просто не пришло ей в голову: она ведь понятия не имела, что такое репутация –
хорошая или плохая, своя или чужая, в жизни как-то не до того было, чтоб о ней
заботиться…
– Итак, что вам известно обо мне? – повторила она
высокомерно.
– Все, – был ответ.
Хороший ответ, ничего не скажешь!
– Неужто все?! Думаю, всего я и сама о себе не знаю.
– Не играйте словами, ваше сиятельство. Если я говорю все,
это и впрямь значит – все. Единственное, о чем я прежде не ведал, это о том,
что будущая государыня российская так же сведуща в делах любви, как, по слухам,
ее матушка-императрица!
* * *
Боже милосердный… От этих слов сердце пронзила такая боль,
что Лизе почудилось, будто она умрет здесь, сию же минуту!