Битва за Свет - читать онлайн книгу. Автор: Антон Волков cтр.№ 43

Особняк, в котором бледные от ужаса сидели мы, выходил парадной дверью на Ленинградскую трассу, с которой мы и подъехали к нему. Окном же, сквозь которое и наблюдали мы теперь страшную картину, – на противоположную сторону: на поле и лес. Мы сидели спиной к окну. Прямо же перед нами, в пяти-семи метрах, спускалась вниз бетонная лестница, заканчивающаяся небольшой прихожей. Входная дверь, подпёртая снаружи Хондой, также была перед нами и вела с улицы как раз в эту прихожую. Из-за двери проникали внутрь провода и тянулись по лестнице к нам, заканчиваясь кварцевой лампой. Лампа стояла среди прочих боеприпасов между нами с Гошей, но она сама была теперь боеприпасом номер один, ибо ни пуль и ни огня боятся афганцы, а ультрафиолетового света! Слева от лестницы небольшой коридорчик вёл в меньшую из двух комнат первого этажа, единственное окно которой и было завалено мешками с цементом и смотрело прямо на коридорчик. Между прихожей и этой комнатой, к нашему огромному сожалению, никакой двери не было. Так что путь от окна до нас состоял лишь из семи метров по прямой до прихожей и, после поворота направо, ещё пяти метров вверх по лестнице. Между собой обе комнаты, как я уже упоминал раньше, были изолированы тяжёлой металлической дверью, блокированной на открытие из большей комнаты длинной металлической арматурой. Но мы не могли знать наверняка, что, если вдруг афганцы сумеют каким-нибудь образом пробраться в меньшую комнату, они не догадаются арматуру эту вытащить и, таким образом, запустить внутрь тех нелюдей, что проникнут в два совершенно пустых и широких окна в большой комнате. Совсем скоро, если афганцы учуют нас своим феноменальным нюхом, натасканным на обнаружение всего живого на весьма обширной территории, нам предстоит уже не просто сидеть, притаившись, под окном лестничного проёма, а вовсю обороняться от проникающих в дом кровожадных тварей…

Стало жутко холодно. Я еле сдерживался, чтобы не стучать зубами, и изо всех сил сжимал зубы, чтобы они не клацали друг об друга. Я сидел, всматриваясь в полумрак, расстилавшийся перед нами, и думая лишь о том, остановит ли афганцев наша лампа, когда те, не дай Бог, проникнут внутрь. Гоша осторожно, чтобы ненароком не издать лишнего звука, раскладывал в рядочек перед собой полные магазины от «Калашникова», чтобы потом было удобнее заменять ими пустые. Также выложил он перед собой и несколько гранат и пистолетных обойм. Но главным нашим огнестрельным оружием был пулемёт. Он стоял между нами с Гошей, по его правую руку. Длинная лента патронов воодушевляющее «выплывала» из большого металлического зелёного ящика с какой-то военной маркировкой. Глядя на эту, казалось, нескончаемую ленту «жизни», кормящую массивный пулемёт, я мысленно восхвалял конструкторов-оружейников, которые изобрели столь эффективное в убойном плане оружие, лишь одно вселявшее в меня в тот момент надежду на выживание в наступающую варфоломеевскую ночь. Подле меня также лежал «Калашников» и небольшая сумка магазинов к нему.

– Менять магазины умеешь? – чуть слышно прошептал Гоша. Я вздрогнул от неожиданности. – Никогда не менял, но теоретически знаю как нужно… – ответил я.

Гоша жестом велел мне наблюдать, после чего аккуратно и плавно несколько раз показал мне порядок действия по смене обойм легендарного автомата. Потом он прошептал: «Повтори!», и я аккуратненько выполнил только что увиденную последовательность действий. У меня с первого раза получилось правильно вставить обойму в АКМ, только вот замёрзшие пальцы рук не позволяли сделать это так быстро, как хотелось бы. Гоша оттопырил большой палец руки, показывая, что я всё сделал правильно. Я бережно положил автомат рядом с собой и начал дыханием отогревать почти негнущиеся пальцы.

Прошло минут пятнадцать, пока мы совершенно молча сидели, погружённые каждый в свои, безусловно, невыносимо тревожные мысли. Изредка то я, то Гоша украдкой поглядывали в окно за нашей спиной, но каждый раз видели мы в нём всё ту же картину: насколько хватало зрения, то ближе, то дальше, чёрными силуэтами на белом снегу бежали с невероятной скоростью справа налево чудовища. На тех, что пробегали в непосредственной близости к нашему оплоту, можно было разглядеть окровавленное рваное тряпьё. Преимущественно они были одеты в дрянные тренировочные штаны и лёгкие куртки; по всей видимости, одеяние их принадлежало им ещё до того, как они обрели вторую жизнь, воскрешённые злыми гениями-учёными. Многие были босыми, а на некоторых были надеты военные сапоги. И если бы не ужасные, заставляющие от одного взгляда столбенеть от ужаса, лица афганцев, явно уже давно потерявшие что-либо человеческое, то можно было бы сравнить афганца нынешнего с афганцем времён восьмидесятых годов прошлого тысячелетия, которых часто показывали в репортажах про войну в Афганистане. Афганец тот, которого я видел по телевизору, был арабским мужчиной худощавого телосложения и плохо выбритым лицом, а то и вовсе с густой чёрной бородой. На голове непременно красовался тюрбан. Те же, что и на «афганцах» нынешних, непонятные китайские куртки, бесформенные спортивные штаны. Ещё в моих воспоминаниях афганец прошлого века был непременно с автоматом и огромным ножом, засунутым в ножны на поясе. Только вот у теперешних «афганцев» не было никакого оружия. Их руки, их зубы и все их чувства, невероятно, во много раз более развитые, чем у простых людей – это было теперь оружием пострашнее любого ножа и автомата!

– Гоша! – шепнул я, повернувшись к тому.

– А? – отозвался он, вырванный мною из каких-то своих тяжёлых мыслей. – Чего?

– Ты сколько в Афганистане отслужил? Интересно! – мне почему-то вдруг очень захотелось расспросить Гошу – матёрого бойца, ветерана Афганистана, о той войне, репортажи о которой я изредка, мельком видел по телевизору в пятилетнем возрасте. Потом, конечно, когда мне было уже за двадцать, я видел репортажи уже об американских военных кампаниях в Афганистане, но образ головореза-афганца колоритнее всего был зафиксирован мной именно в конце восьмидесятых, в совсем детском возрасте, когда воевал с талибами ещё Советский Союз.

– Четыре года, – прошептал Гоша. На пару секунд в воздухе повисла тяжёлая пауза. – Четыре года! – повторил он, выдохнув. – С 1983-го по 1986-й…

– Страшно было? Точнее, насколько страшно? По призыву? – высыпал я сразу несколько вопросов.

– Да, по призыву. В восемнадцать лет улетел туда. Да, Тоха, было страшно, очень страшно.

– Мне сейчас очень страшно, так страшно никогда не было… – я, отчего-то, вдруг захотел поделиться с Гошей своими чувствами, потому что совершенно невыносимо было сидеть в кромешной тьме и вязкой тишине, а хотелось хоть на какую-нибудь тему пообщаться с человеком. – Я всегда войны больше всего боялся… Даже иной раз представлял – каково это, когда кругом война, смерть, насилие, взрывы, выстрелы, разрушения – так средь солнечного дня мурашки по телу пробегали и холодок, такой неприятный, пугающий… – начал я как на исповеди рассказывать Гоше свои глубинные страхи, берущие своё начало ещё из отрочества. – Меня вот как-то спросили, – продолжал я, – «Чего ты больше всего боишься в жизни?». Точнее, не одного меня, а это в Интернете опрос такой коллективный был, – я посмотрел на Гошу пытаясь понять, не забыл ли он, что такое этот Интернет и как там кто-то кого-то мог о чём-то спрашивать. Гоша внимательно меня слушал и кивнул головой, выражая свою заинтересованность и желание слушать дальше. Я продолжал: – Ну так вот. Там все по-разному отвечали. В основном все говорили, что боятся смерти. Кто-то отвечал, что потери близких, кто-то наводнений, кто-то заболеть раком или СПИДом. Были и те, кто даже боялся больше всего захвата Земли инопланетянами… Я же ответил, что боюсь больше всего войны, потому что, где война, там и смерть, и потеря близких, и разрушения, похлеще, чем от наводнений, и болезни страшные, и вообще всё самое страшное, что можно только представить… Я не прав? – я вперил свой взгляд прямо Гоше в глаза и замер в ожидании того, что скажет он, что ответит. Не про Гошу сказано, но я знал, догадывался о том, что есть безумцы, любящие войну, такие, кого пьянит запах чужой смерти и крови. Безусловно, я ни на секунду не сомневался в том, что Гоша не из таких, но какой-то потаённый, сидящий где-то далеко, в недрах моей души, страх, всё же присутствовал. Я боялся, что Гоша вдруг ответит, что всё мной сказанное – бред, что война – это работа, способ заработать на хлеб, или, что было бы ужаснее всего – это азарт; то, что приносит ему упоение. И хоть Гоша и не был контрактником, то есть не пошёл на войну заработка ради, а служил в Афганистане по призыву, но, думал я, вдруг всё же теперь он тоже упивается вкусом войны?! – хотя и отводил я такой вероятности меньше процента.