— Знаю, — перебил Нараян. — Но что скажешь ты, когда
узнаешь, где наша Прародина, где центр нашей древней Трилоки, Вселенной? Это
золотая гора Меру, которая возвышается на вершине мира… в том месте, где
рождаются северные ветры! Наши предки пришли из тех земель, где солнце восходит
и заходит один раз в год, а один год делится на один долгий день и одну длинную
ночь.
— Не смеши, — отозвался Василий. — Это что ж, индусы из
города Архангельска пришли, что ли?
Лицо Нараяна снова замкнулось:
— Не стану терять времени, убеждая тебя. Пока ты должен
будешь поверить на слово, что в тех землях ночь длилась дольше, чем день, а
значит, Луна была владычицей небес — Луна, а не Солнце! Остатки нашей релит
сгорели в пылающем костре дравидийских верований, растворились в них. «Ригведа»
полна намеками на нашу Прародину — намеками, которые можно только угадывать, с
трудом находить… а можно и вовсе не искать.
Нас мало осталось — детей Луны, которые в день и час,
завещанный предками, вершат обряд встречи Чандры, Светлой, Лучезарной, — это
одно из имен Луны, сохранившееся с древнейших времен, — встречи ее с Солнцем,
которое наши предки почитали в образе мужчины и называли Арусой. Свет должен
сиять в глазах и волосах избранных, оттого выбор всегда падает на таких, как ты
и… твоя жена.
Встреча Луны и Солнца мимолетна, встреча ночи и дня
мгновенна: встреча богини и ее любовника должна закончиться разлукой, именно поэтому
Чандра была возвращена во дворец магараджи, пребывая в уверенности, что видела
сон, одурманенная хуккой, а ты… тебя отправили бродить со странствующими
монахами, надеясь, что боги протянут нити ваших путей в разные стороны. Однако
они сошлись в Ванарессе, а затем схлестнулись во дворце Такура. Вы неминуемо
должны были узнать друг друга. Страсть, испытанная вами в святилище Луны, не
могла пройти бесследно! И пусть ваши души поначалу сторонились друг друга —
телесному влечению не было никакого труда преодолеть это: если рука не ранена,
можно нести яд, не опасаясь отравы, но у вас были раны в сердце… где уберечься!
Такова была воля богов!
Он склонил голову.
«Вот, значит, почему! — подумал Василий. — Он только
повинуется воле богов. Тамилла и тут налгала, что Нараян, мол, полюбил богиню.
Нет, для него это только Карма, которая ведет, дает, берет, что-то там еще
делает… Ну и превосходно! И не стоит сейчас ломать над этим голову, потому что
нет времени».
— Ты был прав, — сказал он. — Ты был прав, говоря, что
невозможно так сразу все понять. Может быть, потом мы еще поговорим о северных
арийских богах. А сей час я не могу ни о чем думать, кроме того, что Варенька
где-то в лапах этого душителя. Как тебе удается оставаться таким спокойным, не
понимаю, когда жизнь твоей богини, может быть, висит на волоске?
— Строители каналов пускают воду, — ответил Нараян, и легкая
улыбка осветила его отрешенное лицо. — Лучники подчиняют себе стрелы, плотники
укрощают твердое дерево… А мудрецы смиряют сами себя.
Что-то знакомое, что-то бесконечно знакомое, как прохладный
северный ветер, почудилось Василию в этих словах, в смысле этих слов, но он не
успел осознать, что именно, потому что Нараян заговорил снова:
— Я могу пока что сохранять спокойствие, потому что знаю: для
богини предначертано три смерти: одна из них — от цветка, схожего оттенком
лепестков с цветами северной Прародины. Это была голубая роза, и. когда я
увидел Чандру умирающей в саду магараджи, прозрение первый раз снизошло на
меня. Я понял, где враг, где сокрыта опасность, и поэтому смог предвидеть
нападение тхагов. Это было задумано, чтобы убить всех вас и похитить богиню,
ведь вторая смерть, уготованная ей, — это смерть на Башне Молчания у
парсов-огнепоклонников, которые тоже потомки древних ариев.
И третья — смерть от рук главного, сильнейшего из земных
богов — Агни.
— Смерть… в огне? — проговорил Василий, и ему вдруг
почудилось, что ураган пронесся вокруг и сокрушил тишину. — Он… ты хочешь
сказать, что магараджа сожжет Вареньку?!
— Нет. Она сама взойдет на погребальный костер своего мужа.
Василий даже не трудился скрывать, до какой степени он
опешил.
— Погребальный костер мужа? Мой то есть? Но… может быть, я
ошибаюсь, однако, черт бы меня подрал, мне кажется, я еще жив!
— О да. — Улыбка коснулась безукоризненно вырезанных уст
Нараяна. — И я приложил для этого немало усилий, не так ли, Аруса?
— Что ты знаешь о сати? — спросил Нараян.
— Сати? — Василий нахмурился. — Наверное, то же, что знают
все. После смерти мужа его жена должна умереть вместе с ним. Но это чушь,
дикость и нелепость, как, как… ну, я не знаю! Просвещенная Европа содрогается,
когда до нее доходят одни только слухи об этом.
Выкрикнув сию патетическую фразу, Василий ощутил, что
содрогается и сам… правда, от смеха. Он ничего не мог с собой поделать! Просто
вспомнил, как впервые услышал об этом действительно древнем и действительно
крайне жестоком обряде в Париже, от одного немолодого англичанина, приятеля
Реджинальда. Сей англичанин много лет прослужил в войсках Ост-Индской компании
(он-то, кстати сказать, и порекомендовал впоследствии Реджинальда на свою
должность), и для северных воинов рассказы его казались диковинными сверкающими
сказками. Тогда все они, кто слышал сэра Флорестана, немножко заболели Индией…
У Василия эта болезнь не прошла («И едва не сделалась смертельной!» — с мрачной
усмешкою подумал он). Вот, собственно, что рассказывал англичанин.