Его окуривали тлеющим сандалом, когда появился черноглазый:
тоже весь в белом, блистающий бриллиантами так, что смотреть было больно. Не взглянув
на пленника, сделал знак — стража встала плотно, шагу в сторону не сделаешь! —
и этот сомкнутый строй замаршировал по дворцу. Что-то подсказывало пленнику,
что он последний раз видит белый мрамор, красный порфир, причудливую мозаику,
кружево резьбы. С кривой улыбкой окинул он взором опостылевшее великолепие, и
вдруг впервые пронзила его мысль о дальнейшей участи.
Что сделают с ним потом, когда он уже исполнит свое
«предначертание»? Не потому ли он не сомневается, будто не воротится сюда, что
предчувствует свою погибель? Ах, вырвать бы у одного из этих сверкающих идолов
клинок, да было бы где размахнуться руке, — тогда еще неизвестно, кто оказался
бы возлюбленным богини Смерти нынче ночью! Но, похоже, стража не испытывала к
нему никакого почтения, несмотря на величие его «предначертания», потому что
все сабли были угрожающе обнажены и при малейшей заминке легонько. покалывали
кожу. «Надо надеяться, они не перестараются и я не явлюсь к даме весь в
кровавых пятнах, будто комаров шлепал!» — фыркнул пленник — и удивился, как
стало легче на душе.
Они вышли на веранду. Луна еще не всходила, однако черное
небо было сплошь покрыто звездами, и пленник без труда разглядел стройные
зеленые фикусы и высокие перистые тамаринды. Под одной из пальм раскинулся пруд,
в котором нежились лилии и лотосы, а над прудом стояла беседка.
Пленник всмотрелся. У входа в беседку склонялись в поклоне
прислужницы, а в глубине ее виднелась неясная фигура, с головы до ног укутанная
серебристой вуалью, такой плотной, что очертаний тела было не различить.
Сердце глухо, тревожно стукнуло…
Пронесся порыв ветра, возвещая скорое появление луны, и
примолкший было невидимый бамбуковый оркестр разыгрался пуще прежнего. Полились
звуки, неудержимою волной нахлынули. Сквозь свист морской бури, гул волн,
завывание снежной вьюги прорвались величественные аккорды органа и загремели,
заглушая все вокруг: то сливаясь, то расходясь в пространстве, наполняя душу
страхом и восторгом враз.
Только теперь пленник заметил, что луна уже взошла. О боже!
Волшебная краса! Словно царь Мороз пролетел над дворцом и покрыл его стены
узорчатым инеем! У пленника дух захватило, но ему не дали времени на созерцание
и втолкнули в беседку.
Да, дворец был великолепен, но это… Снова белый мрамор,
снова мозаика из бриллиантов и сапфиров, но еще и потолок затянут темно-голубой
тканью, а для того, чтобы совершенно уподобить его небу, усеян драгоценными
камнями вместо звезд. Воистину, обиталище достойно богини… если эта высокая
фигура, скрытая белым, богиня.
Она не тронулась с места при его появлении. Резко пахло
курительными палочками; их светлый дым то стелился над серебристо-белым полом,
то взмывал вверх, словно зачарованные змеи, обвивая неподвижную фигуру. Она не
шелохнулась — только тихо вздохнула, и пленник вдруг остро, почти болезненно
ощутил, что там, под этим покрывалом, — женщина и она ждет… ждет его!
Черноглазый с поклоном приблизился к богине, протянул
ладонь. Заиграли, замерцали складки покрывала: из-под них показалась тонкая
бледная рука. Эту руку черноглазый соединил с рукою пленника, обвив их какой-то
длинной травою, а затем два стражника выступили вперед, держа по чаше с
жидкостью, игравшей лунным, опаловым блеском. Пленник отворотился было от края,
прижатого к его губам, но темные лица туземцев позеленели, а глаза заискрились
недобрым фосфорическим огнем.
— Не страшись, — едва слышно произнес «наставник». — Ты
должен быть возбужден к соитию приношением жертвы возлиянием. Подумай о том,
что тебя ожидает. Цветами осыпаны ноги богини, плодоносно ее прекрасное тело. И
над Всем этим ты господин нынче ночью! Принеси жертву — и уподобься богу Индре,
который просверлил устья рекам и рассек мощные чресла гор!
Пленник выпил из чаши, от волнения не чуя вкуса.
Он хотел посмотреть, как будет пить богиня сквозь свое
покрывало, и, сделав последний глоток, обернулся — чтобы покачнуться от резкого
приступа головокружения: она уже была без покрывала, она смотрела на него!
Единственным ее одеянием были гирлянды белых цветов вокруг
бедер и на голове, и сама она была похожа на белый лунный цветок. В
ослепительном серебряном свете серебрились ее волосы и глаза, и пленник был
потрясен, заметив, как лунно, нежно светится ее полунагое тело, в то время как
тела танцовщиц и стражей казались еще более смуглыми, почти черными. Воистину,
она была богиня… и сердце пленника перестало биться, когда он осознал, что эта
волшебная красота сейчас будет принадлежать ему.
Прислужницы подступили к нему, совлекая одежды.
Мелькнула мысль: стоило ли так тщательно его наряжать, чтобы
так быстро снять все наряды, — но это была последняя мысль, связанная с тщетой
человеческого существования.
Он трепетал, как бамбук под ветром, и все тело, все существо
его, чудилось, источает песнь разгорающейся страсти.
Но пленник вдруг осознал, что не сможет овладеть богиней
здесь, на глазах настороженно-покорных стражей, прислужниц — и особенно
«наставника», под его нравоучительные постулаты. В памяти мелькнули
сладострастные картины, зреть которые его принуждали.
О нет, он не ученик, который покорно исполнит навязанный ему
урок! То, что произойдет между ним и богиней, будет принадлежать только им
двоим: мужчине и женщине. Да, он станет любовником богини… но ведь и богиня
сделается любовницей человека!
Стража посторонилась — возможно, для того, чтобы им было
просторнее возлечь на усыпанный подушками и устланный шелковыми коврами пол.
Пленник не мог не воспользоваться удачей. Мгновения хватило ему, чтобы
подхватить богиню на руки и, в два прыжка достигнув водоема, рухнуть вместе с
нею в серебряно-белую, искристую, исполненную лунного сияния воду.
Странные, неверные лунные тени заиграли на взвихренной
волне, сливаясь в причудливые узоры, и пленнику, опьяневшему от желания,
почудилось, будто водоем полон другими парами, также безумными от любви, и вот
уже все начали творить любовь — сначала едва касаясь, подобно мотылькам, а
потом сплетясь в тесное кольцо, будто змеи.
Но лунный свет сыграл с пленником дурную шутку.
Ослепленный, он потерял осторожность и слишком стремительно
привлек к себе богиню. Ноги их сплелись, его меч раздвинул драгоценные врата…
богиня вскрикнула, опрокидываясь в волны, — и пленник понял, что одним мощным
ударом своего клинка вскрыл накрепко закрытую раковину девственности.
О, если бы он понял! Если бы он только смог понять!