Впрочем, она сделала все, чтобы избавить себя от пыток и
ускорить смерть, она безоговорочно признала все предъявленные ей обвинения. А
поэтому дошла до эшафота на своих ногах и воздела к небу непереломанные руки, и
лицо ее оставалось в минуту смерти так же прекрасно, как и при жизни.
Моя сестра была гильотинирована.
Господи, отпусти ей ее грехи. Господи, прости ее!
Я записала все это, чтобы мои дети когда-нибудь прочли о
судьбе своей тетушки и ужаснулись ей. Чтобы поняли, как глубоко в наших душах
может угнездиться порок. Сначала мы думаем, что властвуем над своими порочными
качествами, но нет: они властвуют нами и не дают спастись от них!
Но теперь, завершая записи, я начала думать, что вряд ли
стоит давать кому-то читать дневник. Все-таки у меня две невинные дочери, а
Николь слишком много писала такого, о чем девицам знать не стоит. Нет, уж лучше
я спрячу тетрадку и постараюсь больше никогда и никому не обмолвиться о
печальной и позорной участи моей младшей сестры. Выбросить его? Наверное,
разумно было бы уничтожить его, но у меня не поднимается рука. Ведь это все,
что осталось от Николь. Горько, горько кляну я себя за то, что на долгие годы
совершенно забыла о существовании младшей сестры. Я была счастлива со своей
семьей, а в это время бедная Николь катилась в бездну, в бездну…
Именно поэтому я оставлю ее дневник у себя, чтобы иногда
перечитывать его, и преисполняться смирения, и напоминать себе о том, что в
истории грехов Николь отчасти есть доля и ее сестры Клод.
Подписано собственноручно – Клод Превер.
Наше время. Конец августа, Мулян, Бургундия
– Из чего?!
– Из подсолнуха, – терпеливо повторила Алёна. – Французы не
грызут семечек, вы уж мне поверьте. Они к этому занятию относятся с презрением.
Для них грызть семечки – то же, что… ну, я не знаю… паслен придорожный есть. Я
как-то нарочно выясняла у некоторых французских крестьян, еще в позапрошлом
году, почему они семечки не щелкают, ведь так вкусно. Вкусно, удивляются они?
Что ж тут вкусного? И зачем их нужно щелкать? Семечки нужны для получения
масла, зачем их грызть? Они портят зубы и засоряют желудок, Лучше уж, в конце
концов, орехов поесть. Так что подсолнух тут сыграл свою роль.
– То есть, как пишут в политических криминальных романах,
русский след? – криво ухмыльнулся Жюль.
– Русский, – кивнула Алёна. – Только к чему?
– Ну уж об этом вы, наверное, в жизни не догадаетесь, – с
ненавистью проговорил он. – Давайте выходите из машины!
И он свернул на обочину, остановился. Перегнулся через
колени Алёны, открыл ей дверцу:
– Выходите и бегите, ну!
Мелькнула безумная надежда, но тотчас и растаяла. Вот она,
была и нету… «Если у вас есть слезы, приготовьтесь пролить их», – вспомнилось
вдруг из Шекспира. Да, очень актуально…
– Я не выйду, – пробормотала Алёна, тупо уставившись на
черный ствол. – Нет!
Его пальцы, сжимавшие пистолет, напряглись:
– Выходи, ну! А то вышвырну!
И он досадливо оскалился, потому что выкрикнул последние
слова по-русски.
– Ага, – сказала Алёна, с трудом отводя глаза от оружия и
просто-таки физическим усилием заставляя губы шевелиться, – значит, я все же
угадала. А хотите, угадаю, к чему ведет русский след?
Бог ты мой, какая сардоническая ухмылка… В голосе Жюля и до
того присутствовала этакая смесь ненависти и презрения, но тут презрение
захватило позиции лидера:
– Ну давай, угадай. Позабавь меня.
Она повернулась к нему лицом, осторожно, незаметно опуская
ногу из машины и нашаривая землю.
– У вас вон там, – она осторожно показала на средний палец
его левой руки, упиравшейся в панель управления, – пластырь немножко отклеился.
– Ну и что?
– Приклейте. А то отвалится, и все увидят, что у вас
татуировка – перстень со змеей!
Эти слова она проорала ему в лицо так, что он невольно
отпрянул, а потом вывалилась из машины и, мгновенно вскочив, кинулась не в лес,
а назад, за автомобиль.
Ей в жизни таких трюков проделывать не приходилось, она
считала себя не слишком ловкой, да и была, наверное, такой, но, когда спасаешь
жизнь, тут не до неловкости, честное слово. И бросок за машину, а не в лес…
Правду говорят, что в критические минуты (минуты, а не дни!) мыслительные
способности обостряются до предела. Обострились и у нашей героини. Если бы она
кинулась на обочину, ее уже догнала бы пуля, потому что Жюль все же рефлекторно
выстрелил ей вслед, а через стекло он стрелять не станет – ему же машину
сдавать в прокатную контору, как же ее сдавать с разбитым стеклом?! Ему
понадобится выйти из машины, чтобы выстрелить в Алёну снова, а за это время…
может быть, за это время какое-то чудо…
И тут же реальность показала, что мыслительные способности в
критические минуты, конечно, обостряются, но все же именно до предела, а предел
Алёниным способностям настал очень быстро. Во-первых, Жюлю, похоже, было
наплевать на то, что о нем подумают или даже скажут в прокате, потому что он
выстрелил через заднее стекло и Алёну осыпало мелкими колючими крошками. И пока
она сжималась около серого металлизированного бока, оглушенная, онемевшая, пока
пыталась кое-как отряхнуться, он уже выскочил из машины и оказался рядом.
Схватил за волосы, откинул голову, повертел перед ее глазами
левой рукой, с которой уже сорвал пластырь, так что красная змея, кусающая себя
за хвост, была отчетливо видна:
– Догадливая, тварь… Значит, правильно я делал, когда
посылал Стаса прикончить тебя во Франции! Но он не успел, его взяли по пути в
аэропорт, выследили! Все из-за тебя! Если бы ты не позвонила тогда, мы бы не
запаниковали, не бросились бы выслеживать Крошку, Стас не попался бы ему на
глаза, Крошка не передал бы его примет в Интерпол, за ним не установили бы
мгновенно слежку, его не взяли бы на пути в аэропорт, не раскололи бы, не смели
бы нас в Москве с лица земли, не шли бы теперь по моему следу… Все из-за тебя!
В его словах было слишком много сослагательного наклонения.
Да и вообще слов было слишком много, выкрикнутых яростно, злобно, с
сокрушительной ненавистью. Неужели правда, что она, Алёна Дмитриева, оказалась
камнем преткновения на пути какой-то могущественной организации, за которой
безуспешно охотился Интерпол? Неужели именно благодаря ее дурацкому звонку
организация разгромлена?
Наверное, она должна была преисполниться гордости, но…
почему-то не преисполнилась.