Отец! Лючия гневно передернула плечами. Как ни была она
потрясена предсмертной исповедью Фессалоне (за неимением другого имени,
приходилось пока называть его именно так), его письмо с этой странной, почти
сказочной, неправдоподобной историей казалось ей неживым и увядшим, словно
давно сорванный, заложенный в старинной книге цветок, от которого отлетел
аромат и краски которого поблекли.
Оно было напрасным, это письмо. Оно было бесполезным!
Лючия отличалась холодным, ясным умом, наблюдательностью и
точностью мысли. Известие о происхождении ошеломило ее ненадолго. По свойству
своей натуры она легко осваивалась с неожиданностями, а попав в неприятную
ситуацию, сперва думала, как из нее выпутаться, и только потом начинала
переживать. Или даже вообще не начинала – за неимением времени… Вот и теперь –
она сразу оценила всю фантастичность советов отца.
Очень мило! Вообразите себе – вдруг явиться в какой-то богом
забытой России, о которой доподлинно известно, что там главный город называется
Сибирь и никогда не тает снег, а по улицам бродят белые медведи, а также скачут
соболя. Те, кто учил ее русскому языку: служащие консульства, купцы, заезжие
путешественники, – конечно, уверяли, что Россия – вполне цивилизованная,
огромная страна со множеством городов, но Лючия им не верила. Так вот, явиться
в эту Сибирь, или Москву, как ее зовут тамошние жители, и свалиться в семью Казаринофф,
как это говорят русские… будто снег на голову. Вот именно! Только они и ждут
какую-то там нищую венецианку! Так они и поверят безграмотной исповеди
повитухи! К тому же вряд ли ее мифические родственники в России примут с
распростертыми объятиями особу с такой репутацией, как у Лючии! Едва ли там
найдется, кому оценить ее многочисленные таланты! Не окажется ли Лючия,
проделав сие баснословное путешествие, выгнанной из России взашей… нет,
правильно сказать в три шеи… а впрочем, русские, кажется, употребляют оба эти
выражения. Может быть, лучше как следует подумать, прежде чем очертя голову
бросаться следовать советам этого человека, сыгравшего в ее жизни роковую роль?
Что она умеет? Улыбаться ленивой улыбкой венецианки,
скрывающей под внешней нежностью и скромностью властность, распутство и умение
безжалостно прибирать к рукам мужчин. Редкая, яркая красота, блеск ума,
холодная, ясная наблюдательность и точность мысли, дивный голос, артистизм и
восторженная пылкость натуры помогали ей уловлять в свои сети самых щедрых
любовников. С соперницами она не церемонилась: не одну сделала мишенью своих
ехидных острот и множества мелких, но злобных проделок. Она в совершенстве
умела носить баутту
[13], скрывающую лицо, если новый любовник желал видеть в
ней скромницу, однако не стыдилась обнажить в обществе грудь, напудренную и
подрумяненную, как спелое яблоко, с позолоченными сосками, – если новый кавалер
предпочитал вакханок. Она умело и пылко отдавалась в тесных каютках гондол, в
роскошных постелях, на широких мраморных ступенях первых попавшихся террас, на
игорных столах в «Ридотто», отражавшихся во множестве драгоценных зеркал, так
что чудилось, будто с ней враз любострастничают не менее десятка
разохотившихся, исступленных самцов…
Порою Лючии чудилось, что ее жизнь – это одна сплошная
бессонная ночь, пахнущая похотью и звенящая золотом. О Мадонна, что ей делать в
России?! Похоронить себя заживо в каком-нибудь сугробе? Ведь всем известно, что
русские строят свои терема и избы из ледяных плит! Разве для этого старый
балетный мастер под скрипку юного и несмелого музыканта обучал ее самым
изысканным танцам? Разве для того она в совершенстве обучилась играть на лютне,
спинете и клавесине под руководством учителя музыки – сгорбленного чудака в
старомодном парике, тощая левретка которого была непременным присутствием всех
занятий, и присоединяла свой голос к ариям Паизиелло и Чимарозы?.. Разве для
того каждое движение ее научено искушать мужчин полнотою жизни, дразнить теплом
тела, рвущегося из-под обвивающего ее шелка, огнем глаз, лукавой улыбкой
чувственных алых губ и этими удивительными, золотистыми вечером, рыжеватыми
днем густыми волосами, которых так много, что никакие гребни, никакие шпильки
не могли удержать их в повиновении?.. И что – пожертвовать эту красоту блеклому
северному безмолвию?
Нет, о нет! Никуда она не поедет. Ее место здесь! А что до
предостережений Фессалоне… Баста! Довольно! Довольно, что всю свою жизнь она
прожила, свято веря всякому его слову и поступая по его указке. Фессалоне
больше нет, и ничто, никакое его слово для Лючии более не существует!
Месть? О боже!
Кому взбредет в голову мстить Лючии? Разве что этой
черномазой Пьеретте Гольдини, у которой она отбила Лоренцо?..
При воспоминании о страстной, искушающей, загадочной усмешке
Анджольери у Лючии загорелось сердце.
Из-за каких-то пустых россказней расстаться с Лоренцо? Не
ощутив его жарких объятий, его неиссякаемого пыла – о, мужчина с такой
внешностью должен быть способен на многое! Наверняка он страстен, как фавн, а
его орудие не уступит мощью тому дивному копью, которым услаждали своих пленниц
мифические кентавры. Лишиться такого любовника… такого богатого любовника?!
Ну уж нет. Лючия твердо решила: она останется в Венеции, а
признания этого авантюриста-неудачника будут надежно схоронены в секретном
шкафчике тайного кабинета. Может быть, когда-нибудь потом, на склоне лет,
разбогатев так, что ей некуда будет девать деньги, она и предпримет
фантастическое путешествие в Россию. Кто-то говорил ей, что русские в постели
неутомимы: очень может быть, что когда-нибудь, лет через сто, ей приспеет охота
проверить это на собственном опыте. А пока – пока надо позаботиться о своем
туалете. Скоро приедет Лоренцо, а она еще вовсе не готова. Пускай Маттео
займется хлопотами, связанными с погребением, ну а Лючия не намерена пропускать
ни одного из той череды развлечений, которые заготовила для нее жизнь!
Она повернулась к Маттео – но не проронила ни слова,
испуганная выражением ужаса, исказившим старческие черты. Bцепившись ледяными
пальцами в ее руку, Маттео остановившимися глазами глядел в темный проем над их
головами, откуда доносились четкие, неторопливые шаги.
***
Весь облик старого слуги был исполнен такого страха, что
Лючия и сама задрожала, однако в то же мгновение раздался исполненный
разочарования голос, при звуке которого сердце Лючии едва не выпрыгнуло из
груди:
– Здесь пусто. Ее нигде нет!